– Урночку, —
ответил он, – с моим прахом. А ещё лучше, просто разбросайэтот дурацкий пепел по всей поляне, сыпь прямо на этиэдельвейсы, сверху вниз и по сторонам, как сеятель, на звёздочкиэти мохнатые – им подкормка, а мне приятно. Буду обитатьсебе тут помаленьку,сначала с этих самых звёздочек стану на большие пялиться по ночам, ну а уж потом, как насмотрюсь,в землю эту медвежью впитаюсь: всёлучше, чем в кирпичекремлёвском скучать. —И снова посмотрел на неё, внимательно и спокойно, не давая ей своимпристальным взглядом даже малого поводазаподозрить его в очередной иронии, которую она постепеннонаучилась понимать: – Сделаешь для меня, ладно? Не разрешай им меня —в стену, ты теперь имеешь законное право, не хочу я с ними в одном месте боко бок, понимаешь? Ну, не нравится мне всё это,не по-божески: хотьОн есть, а хоть бы и нетуЕго, сердешного. А ты… ты будешь сюда добираться время от времени, навещать меня.И это, поверь, будет лучшая мнепамять, в этом тихомпрекрасном месте: без воя, гимнов и дурных речёвок.Она почему-то не разрешила себе ответно поёрничать или обратить всё в шутку: вероятно,
что-то ей тогда в словах его показалось важным для негосамого, хотя и были высказаны онив его обычной, чутьнасмешливой манере. Взгляд, однако, говорил об ином, и взгляду онаповерила.– Сюда, так сюда, – улыбнулась она, – как скажешь, милый…