Человек из красной книги

– Сейчас начнётся такое, что страшно подумать, – мрачно добавил второй, – сначала они его в стену засунут, потом начнут корабли, улицы и города именем его называть, а сразу вслед за этим драчка пойдет промеж них, кого на его место ставить, кому возглавлять теперь отечественное ракетостроение: «Царь» умер, да здравствует царь.

– Он был великий человек, – снова вставил первый, – даже я бы сказал, величайший, и это не пустые слова.

– И что я должен делать? – спросил, обращаясь к обоим, Адольф Иванович, не очень понимая собственную роль в предстоящих делах.

– Просите, – коротко ответил второй.

– Вы теперь единственный дееспособный родственник, – пояснил первый.

– Но что я должен просить? – не понял Цинк. – У кого?

– Всё, что угодно, – откликнулся второй, – сейчас ещё можно успеть, пока волна не сошла. У вас ребёнок его на руках, родная дочка, ваша внучка.

И он понял – то, о чём не успел ещё подумать. И спросил.

– Я хочу опекунства, как это сделать? Больше ничего не надо.

– И просите пособие по потере кормильца, но только не обычное, а по спецраспоряжению, они должны сделать, прецеденты были уже, – объяснил первый. – А насчёт опекунства – это мы запустим, это получится, тут всё чисто.

– Вот, собственно говоря, всё, что мы можем сделать для Павла Сергеевича, – добавил второй, – вы-то не знаете, конечно, но его ведь многие не любили, если уж до конца быть откровенным. Он же никому не позволял просто так кататься, чтоб на чужом хребте в рай заехать, он и в ЦК мог голос поднять, а они чувствовали, что не любит их, да вот только поделать ничего не могли, поздно стало, без него уже никак, без него сплошная дырка от бублика.

– А с ним – головняк сплошной, – покачал головой первый, – никому мало не казалось, так что теперь одни тайно вдохнут, другие точно так же выдохнут.

– Можете, кстати, «Волгу» просить для опекунских нужд, – внезапно вспомнил второй, – дадут, никуда не денутся.

– И при медицине остаться, как члены семьи выдающегося деятеля, – прибавил к сказанному первый, – хотя… это больше вас самого касается: насколько нам говорил Павел Сергеевич, с Авророй заниматься в этом смысле уже бессмысленно, зрение, сказал, всё равно не восстановишь, раз роговица выжжена.

– Спасибо вам, – пробормотал Адольф Иванович, – я, честно говоря, до сих пор нахожусь в растерянности, не знаю, с чего начинать, я же тут человек, можно сказать, со стороны, я даже в Москве до этого, по сути, не был: от аэропорта и сюда – всё.

– В общем, если что, обращайтесь, – поднимаясь, сказал второй, – Павел Сергеевич о вас хорошо отзывался, а для нас это тоже как память о нём.

Цинк встал.

– Я ещё вот чего хотел узнать, – произнёс он, прикидывая, как лучше сформулировать вопрос, – в общем, такое дело… Можно бы урну с пеплом обратно в семью получить, а не оставлять похоронщикам? Ну, чтобы не в стену или куда там ещё, а чтобы мы сами, по его воле распорядились. Просьба такая будет значить что-нибудь для власти или нет, как думаете?

Первый обречённо махнул рукой:

– Даже не помышляйте, Адольф Иваныч, не отдадут, им же погромыхать в очередной раз надо, спектакль на весь мир устроить, в стену замуровать, чтобы все знали, кто тут кто.

– Они бы лучше тогда об этом думали, когда он срок на прииске отбывал, – так же обречённо покачал головой второй, – безнадёжно, Адольф Иваныч. Забудьте думать, даже слушать не станут, скажут, в таких случаях за личность решает страна и народ, даже если завещание имеется.

– А страна у них – это они сами, – развёл руками первый, мотнув головой куда-то за окно.

– А Настю хотя бы можно прописать здесь, как думаете? А то она, как выяснилось, вообще без прав. Кто же думал, что так всё обернётся.

– Про это выясним, – пообещал первый и протянул руку для пожатия. Цинк благодарно пожал её в ответ.

– И сразу дадим знать, – подтвердил второй и тоже обменялся с ним рукопожатием. Адольф Иванович проводил их до дверей и на прощанье сказал:

– Пожалуйста, передайте кому надо, что поминки сделаем сами, семейные, без кого-либо со стороны. А они, если хотят, то сами пускай, да? Мы – сами по себе, они – сами, как-нибудь так, ладно?

– Скажем, – заверил его первый, – а вообще, не знаю, как вы держитесь ещё, Адольф Иваныч: так всё навалилось на вас, чистый кошмар: дочь, зять, внучка.

18

Это был второй день после смерти главного конструктора. Цинк, как умел, развлекал внучку, стараясь упредить любые её вопросы насчёт папы, мамы и её всё ещё больных глазок, которые она готова была задавать по сто раз на дню.