Человек из Назарета

Иуда улыбнулся, а некоторые засмеялись, и все принялись за недоеденного жареного ягненка, который успел уже остыть. Здесь возник шутливый спор из-за того, кто должен обглодать кость. Петр любезно обратился к Иуде:

— Ты не доел свой хлеб. Когда он такой черствый, он, понятно, плохо идет. Вот так! — Выхватив у Иуды кусок хлеба, который тот держал кончиками пальцев, Петр опустил хлеб в соус в тот самый момент, когда то же сделал Иисус.

От неожиданности Иоанн громко вздохнул. Иисус взглядом предупредил его, чтобы он не подавал виду. А Петр добрыми глазами смотрел на Иуду, который доедал свой кусок.

— Вот так-то лучше, дружище, — сказал Петр. — Нам всем надо подкрепиться. А ты совсем отощал.

Иисус сказал Иоанну:

— Ты видишь? Видишь, Иоанн? Я становлюсь хлебом и вином — плодами земли, которая принадлежит Богу. Я становлюсь жертвой Нового Закона. Но не думай, что они — другие— убьют меня. Вы все причастны к убийству Сына Человеческого.

Снова наступила тишина. Теперь уже никто не жевал.

— И хотя я говорил только об одном, но все вы причастны к его предательству.

— Со мной такого не случится, — решительно заявил Петр. — Я пойду с тобой до конца. Если ты должен умереть, я…

— Нет! — закричал Иисус. — Ты — живой камень церкви. Ты — сообщества тех, которые следуют слову. И все же ты — человек, Петр. Ты грешен, как любой человек, и дух твой по-человечески немощен. Ты отречешься от меня, и сделаешь это с готовностью. Сам увидишь.

— Нет, нет! Этого не будет! Не будет страданий, про которые ты говоришь, не будет убийства! Нет, им не удастся сделать то, что они задумали! Клянусь, я не поступлю так! Я не отрекусь…

— Трижды, Петр. Ты отречешься трижды — прежде чем прокричит на рассвете первый петух. Запомни мои слова.

— Никогда! Никогда! Никогда… — Петр был потрясен.

Когда они покидали постоялый двор, на столе среди хлебных крошек и пролитого вина Иуда оставил мелкую монету для служанки. Они шли в сторону ручья, и Петр держался позади остальных. Перейдя по небольшому мосту на другой берег Кедрона, они направились к огороженному высоким каменным забором Гефсиманскому саду. Петр молчал, когда остальные запели пасхальный гимн:

Благословен пусть будет тот,
Кто, Божьей силы не тая,
Из рабства вывел свой народ
В благословенные края.
Аллилуйя! Аллилуйя!
Святое имя не умрет!

Суровость лиц ноющих совсем не вязалась с радостным настроением гимна. Когда они подошли к воротам сада, Иуда достал большой ключ, который хранил на груди, и, вставив его в замок, повернул. Послышался громкий скрежет. Иуда посторонился, пропуская остальных, но Петр не захотел проходить.

— Мне тревожно, Иуда. Я болен, я не могу войти…

Однако Иуда, мягко положив руку на широкое плечо рыбака, заставил его пройти в сад. На поляне, залитой лунным светом, они расселись вокруг Иисуса. Он заговорил:

— Близится час, когда вы оставите меня и разбредетесь, каждый сам по себе. Ибо сказано: «Порази пастыря, и рассеются овцы!» [118]Но когда я воскресну, я встречу вас там, где встретил вас впервые, — в Галилее. Ждите, и я приду. Мы будем сидеть все вместе, как сидим теперь, и будем есть и пить.

— Я умру с тобой, учитель, умру с тобой! — восклицал Петр и исступленно бил кулаком по земле.

— Трижды, Петр. До крика петухов, — повторил Иисус, затем обратился к Иуде: — Тебе, сын мой, надо кое-что выполнить.

— Кроме охраны ворот, учитель, делать нечего, хотя ворота и так достаточно надежны.

— Душа моя скорбит, — сказал Иисус так тихо, что, несмотря на душную ночь, все почувствовали озноб. — Скорбит смертельно. Побудьте со мной. Будьте рядом, пока я молюсь.

И он прошел к небольшому, уже давно высохшему фонтану. Опустившись на колени и сложив ладони, Иисус оперся локтями о низкую каменную ограду, окружавшую фонтан. Произнося про себя молитву, он, казалось, испытывал мучительную боль. Но молитва его была не совсем безмолвна, ибо Иоанну, который был к нему ближе других, послышались слова: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия. Моя плоть — это плоть человека, и она страшится боли. Моя человеческая немощь велит мне уступить и просить у них прощения за то, что я взял на себя эту обязанность — прощать. Но всегда, всегда не моя воля будет исполняться, а Твоя». Фаддею, который находился лишь чуть дальше от него, чем Иоанн, показалось, что на лбу Иисуса выступил пот и что пот этот был цвета вина.