Человек из Оркестра

Степан сильно огорчился, разобрал его быстро-быстро на детали и стал думать и размышлять, что он сделал не так. Он еще раз стал разглядывать картинку с желанным бюро, всё было просто. Вот ящички, доска для письма. Все это он сделал. Но соединить не смог.

Что-то здесь было не так. Все детали — по замерам. Всё должно было соединиться в абсолютную красоту.

Но доски не сдавались и в красоту не хотели уперто превращаться.

Степан решил сделать перерыв. Освежить отдыхом свою мечту, начались занятия в школе, и его отвлекли табуретки и скамеечки. Но в душе он не успокоился.

Уверенность в том, что он соберет свое бюро-секретер делала его жизнь интереснее и как-то чуть таинственней для окружающих.

И жена это заметила. Особенно странной улыбки отца испугались дети.

«Может, у него женщина?» — сразу обвинила жена.

Но сыновья успокоили и стали присматриваться к отцу, чтобы понять что с ним не так. Наконец они обнаружили тайну гаража. Они пришли на запах свежей стружки и увидели ужасную тайну отца. Неуклюжий стол с ящиками, тяжелый и нескладный, занимал половину гаража. Был высок, тяжел и некрасив.

Сыновья как-то, от любви к отцу, уловили истинное стремление его и поняли, что хотел сказать отец о себе этим бюро-нескладехой.

Сыновья были ребята с пониманием, и деньгами. Они не стали утруждать себя вопросами к отцу. Любовь, все знают — это поступки.

И они поступили по своему разумению.

Когда Степан Ильич пришел на выходные в гараж, увидел то, что привело его в тупое недоумение. Он сел на собственного изготовления табуретку и молча смотрел, не верил глазам.

Прямо перед ним стоял уникальной работы секретер. И бюро, и столик с ящичками. Все — как ему думалось и мечталось. Всё было покрыто темным лаком и от этого было еще недоступнее в своей красоте. Степан вскочил со своей табуретки, она даже опрокинулась оскорбленно, подошел к дивной этой мебели и стал, едва прикасаясь, бережно выдвигать ящички. Один за другим. Воплощенная кем-то его мечта стояла здесь, в гараже, и должна была радовать его. Но этого не случилось.

Степан потрогал с уважением поверхность бюро, обнаружил под ним старательный тайничок — всё как он представлял и хотел. Но его что-то огорчало все больше. Каждую минуту он физически ощущал, как что-то теряется им навсегда. И приходит горьковатое осознание чего-то уже непоправимого и тяжкого. Он понял вдруг, что никогда не сможет создать такую роскошную красоту. Вещицу, которая через века предъявила своего творца, гордясь тем, что ее так тщательно составили, выстрогали, выпилили, всё это с необыкновенным знанием, умением и вкусом.

И тут Степан тяжко выдохнул — и сдался. Сдался этой красоте, мастерству, которое было никак необъяснимо.

И дело было не в качестве досок, резьбы и рубанка.

Дело было в каком-то другом знании, умении высшего регистра, которое не могло быть по какой-то причине, совсем недоступно Степану Ильичу.

Он, конечно, огорчился этому мудреному открытию, но не стал злиться на сыновей, которые так хотели его порадовать.

Степан еще раз погладил темные лаковые бока шедевра и вышел из гаража.

Больше он туда никогда не заходил.

Пёстрая тетрадь,

29 октября 2020

Посыльный

Она как-то не сразу разглядела этот город. Все металась по чужим улицам его, по длиннющим мостам его, по бесконечности центральных проспектов.

Он не радовал её, а только утомлял расстояниями, особенно — безликими и безымянными для нее районами.

Но время шло, и город перестал ее раздражать, она поселилась в центре и уже иногда выделяла архитектурную привлекательность некоторых строений. Пока — только на своей улице. Хотя улице этой, узкой и длинной, всегда не хватало солнца, луны и звезд. Даже на ее высокий этаж они с неба низкого тяжелого заглядывали в комнату к ней очень ненадолго.

Поздней осенью она старалась не выходить лишний раз на улицу. Лишь за продуктами. Серый короткий день, и дождь в нем, придавали лишнего уныния в ее и так хмурной нрав. Она почти всегда была недовольна всем, что попадалось ей на глаза, будь то чья-то раскормленная городская собака или шумный чей-то ребенок. Она старалась побыстрее покинуть то место, где досаждали ей гуляющие по праздной глупости своей люди. И вечерний полумрак, по которому она тащилась домой с тяжелой сумкой с картошкой и другим продовольствием, которого должно было хватить на недели. Она перебирала мелкие свои и привычные мыслишки и желания глядя вперед, в сторону своего поворота во двор. Он легко узнавался даже издалека, по двум гранитным бесполезным столбикам у ворот. Кто-то их вбил, наверное начиная осуществлять свой великий замысел, но что-то помешало этому — то ли революция, то ли любовь, то ли нездоровье. Замысел остался в недоумении, двумя гранитными столбиками, и она иногда налетала на них по своей рассеянности и пугалась их.

Но сегодня вместо мрачных столбиков в ее глаза причудливо и неожиданно вплыла синева. Пятно ее приближалось и оформилось в огромный букет неожиданных здесь васильков. Букет из них был размеров для ведра. Ни одна ваза его бы не вместила.