Человек из Оркестра

Они так подолгу говорили на кухне, потом он шел на свой диван, а она — к себе. Так они дружили. Но никто, конечно, не верил в эту дружбу. И были, возможно, правы.

Она всё-таки чуток была влюблена в его эпатажность, в его умение носить длинное черное пальто, и смокинг с концертной бабочкой.

Его картавость выдавала в нем некую нерусскость. А уж то, что вся комната его и диван были завалены нотными листами, с непонятными на них знаками, только прибавляло в ней тайного восхищения к недосягаемому для нее человеку.

Но однажды все изменилось. Его сочинение заметили, он был приглашен на студию звукозаписи и на киностудию. И случилось так, что женился на иностранке и жил уже постоянно за рубежом.

Иногда звонил не очень трезвым и рассказывал какой у него дом — он построил. И наконец, опять у него рояль. Красный красавец. Он даже грозился прислать фотографию.

Жена у него была на этот раз китаянка или кореянка. Но о ней он говорил мало.

Сообщил только, что родила она ему дочку.

И все, пропал на много лет.

А потом вдруг — ночной международный. И опять:

— Как ты была права. Ты меня предупреждала. Ушел я.

— А рояль? — без всякого интереса спросила она, потому что знала дословно ответ.

— Рояль — у нее. В доме. Мне некуда его поставить…, — признался он с горечью.

И грозился приехать, и просил разрешения у нее пожить.

Она разрешила. И подумала, что надо пригласить настройщика.

Ей было очень жалко бездомного музыканта Александра. Но еще больше ей было жалко красный рояль, который некуда было поставить.

И нельзя было ему это объяснить. Она вздохнула и набрала телефон настройщика. Открыв крышку своего пианино и подмигнула ему:

— Дружок твой приедет. Готовься. И начнется наша настоящая жизнь.

Она-то знала о настоящей жизни всё. Понимала о ней крайние лучшие проявления. Это когда ты у себя дома, все дела делаются под звуки живой, совсем живой, новорожденной, можно сказать, музыки.

И вся серость из жизни уходит, а остаются беседы по вечерам, за столом. И дышит на нем горячий суп.

Последний звонок его был спустя год. Он звонил и долго, и увлеченно рассказывал о новой своей музыке и о Музе к ней.

Он женился в очередной раз. И все бы было ничего, но убила ее мимоходная информация, что он был в их городе на Новый год, но до нее так и не дошёл.

Она и это ему простила. Все победила приятная его картавость.

Пье-де- пульная тетрадь,

3 ноября 2020

Звуки

Она долго не могла понять, чего не хватает ей в этом старинном особняке в центре города, куда она перебралась за огромную доплату из блочной многоэтажки.

А когда поняла, то сильно удивилась.

Ей не хватало в новом жилье ее звуков. Да, звуков, которые она, прислушавшись, не замечала, и которых вдруг так заметно ей стало не хватать в толстостенном новом ее жилище.

Все звуки жизни не приживались здесь, а стеклопакеты уберегали слух и от возможного шума с улицы. Была в комнатах какая-то неживая, тревожная тишина.

На кухне не слышно было слегка скрипуче-напряженного гула лифта. Который всегда, предупреждая, оповещал её о возможном госте. Желанном, или не очень.

Всегда было ей хорошо слышно, когда лифт останавливался на ее этаже, а он был последним, разъезжались как-то по-музыкальному его двери. А дальше она слышала шаги. И по ним узнавала, что кто-то удостоил её визитом. На площадке была всего одна квартира.

И теперь, сидя в бездонной тишине нового своего жилища, она понимала, что ей не хватает приглушенного хода лифтовой кабины, которая каждый раз сулила невнятную надежду — а вдруг?

Но «вдруг» не случалось несколько лет, и она, наконец, решилась на смену дома, смену адреса.

Засесть себе в основательном доме со стенами, как в крепости, и попросить у этих стен защиты от ненужных надежд, на возвращение в мир, который она почему-то потеряла. Но ей удобнее было думать, что это мир потерял её. И пусть теперь ищет ее, единственную и неповторимую.

Но мир не заметил ее отсутствия в нем, а отнесся к её уходу в никуда легкомысленно и поселил ее в новый дом с нерожденными еще в нем привычками. И она послушно согласилась и стала жить в новой этой беззвучной жизни.

Во всем здесь была изоляция. На калитке — код, на воротах — тоже, а уж в парадную — аж три, и еще один ригельный замок, чтобы никто лишний не вошел, ключи имелись только у счастливых жильцов.

У всех на площадке были тяжелые металлические двери, какого-то блиндажного вида, и за ними — тишина, как будто никто и не жил за этими хмурыми дверьми.

Она открывала часто у себя окно настежь и вбирала тогда слышимые звуки, ее радовали даже зловещие крики ворон. Дети природы.

Но ничто ей не могло заменить любимый гул поднимающейся кабины лифта. Без него невозможно было даже уснуть. У себя на старой квартире, она легко засыпала, когда слышала, как из поднявшегося лифта выходил ее сосед, таксист. И тогда можно было уже засыпать спокойно. Все как бы были дома.

Она никому даже не рассказывала об этой странной привязанности ко звукам прежнего жилья.

Ее бы не поняли и приписали бы вычурную оригинальность — и желание повыпендриваться.