Светлые два глаза мужчины смотрели на нее рассеянно и отстраненно. Лицо его показалось ей красивым, роскошным, но равнодушным ко всему в этом мире.
Он все выискивал взглядом, перебирал лица людей вдали. Нинон он, конечно же, не увидел совсем. Она даже обиделась. Но он и этого не увидел, конечно же. Все, казалось, кого-то выглядывал.
— Где у вас тут атланты? — дернул кто-то ее за рукав.
Она оглянулась, увидела заштатного обшарпанного туриста.
— Атланты где? — уже требовал турист ответа.
Пока Нинон объясняла про атлантов, мужчина в усах успел уйти достаточно далеко. Его крепкая длинноногая фигура маячила у следующего перехода.
Нинон, конечно же, помчалась за ним. Просто так, без всякой надежды. Он, этот человек, радовал ее уставший от всякой обыденности глаз. И все. Конечно же, никаких надежд, что появление такой красоты возможно в её, Нинон, жизни.
«И всё-таки — кто он, и откуда?» — глядя на его широкую спину, думала она.
И тут роскошный мужчина поднял руки вверх, приветствуя кого-то и рванул через дорогу, не дожидаясь зеленый свет.
Нинон увидела на той стороне женщину и девочку лет десяти. Женщина была несколько уставшего вида, держала большую сумку и вяло улыбнулась рванувшему к ней красавцу.
Он обнял разом и женщину, и девочку. Просто сгреб их в свои сильные руки. И они уже вместе пошли в сторону этих самых атлантов, куда все туристы так стремились. По объятиям и тесноте, в которой шли они, Нинон поняла, что это, конечно же, жена его и дочка.
Она не удержала своего любопытства и приблизилась к ним на возможное расстояние.
Семья говорила по-французски. Нинон не угадала. Он был французом. И еще она была в недоумении от облика его жены. Тоже мне, француженка — мятая вся какая-то, без красок — серая мышь.
Нинон глубоко выдохнула весь из себя воздух и перешла на другую сторону улицы, чтобы не видеть эту облезлую женщину рядом с предметом её влюбленности, пусть и случайной — незнакомца.
Нинон еще раз оглянулась на семью, туристическим шагом идущую по туристическому маршруту, а ее, Нинон, адресу — то есть месту жительства. Они уходили, и Нинон вдруг показалось, как она видит, что загнутые кончики его роскошных усов опустились слегка, поблекли.
Она пошла к себе домой и думала: «А если бы». Если бы этот роскошный француз был рядом с ней, то усы у него не ронялись бы никогда при встрече с ней.
Она бы всегда была в форме. Но честно думалось ей еще о том, что тень тогда от этого француза казалась приятной и прохладной. Но при воспоминании о ней теперь Нинон вздогнула, будто тень эта в бейсболке там, на переходе, была ледяной.
Ремонт
Чтобы любить ремонт — нужно быть оригиналом. Большим и редко повторимым. Татьяна и была такой. Дело, наверное, было в проблемном детстве, жили они в маленькой квартирке, где отец семейства, чтобы как-то увеличить неучтенные квадратные метры, все надстраивал палати и антресоли таких размеров, где можно было лечь, поспать, как в вагоне поезда. У Татьяны было любимое место на палатях, из вкусно пахнущих свежих досок над окном, откуда хорошо был виден просторный двор, и легко читались события, случавшиеся там. Татьяна любила подолгу глазеть в эту прорезь в большой и немного тревоживший её мир.
Она подолгу лежала на этой верхотуре, потолки были высоченные, и была у нее возможность несколько свысока смотреть на родичей, пивших чай где-то глубоко внизу. Родичей было много, они были повсюду, и Татьяна, при первой возможности, сбегала от их суетных разговоров к себе на верхотуру, с книжкой или с учебником. Она и уроки наловчилась делать в своем «пенале», как насмешливо называл эти палати отец.
Сколько она помнит, отец всегда или что-нибудь строгал, красил, стучал молотком. И в квартирке их крошечной стойко держались запахи большого вечного ремонта или стройки.
Татьяне это вовсе не мешало, а наоборот — призывало ее к какому-то созиданию, к движению в нем, в этой жизни, в нужную сторону.
Не стало отца, и жизнь сразу окрасилась в прочные тона и полутона неустроенности.
И Татьяна первая сбежала. Правда, ей было немного жалко своей антресоли, она скучала по привычному виду из окна. Но тянуло к новому. И она сдалась охотно этому зову будущей своей жизни.
Дальше все было скучно и банально. Институт, замужество, развод, опять замужество и снова развод. Она, наконец, устала от этого однообразия жизненного, и однажды, после очередного развода, чтобы не впасть в уныние, вызвала ремонтников. И началась у Татьяны другая жизнь. Она поначалу оказалась совсем несозидательной, а разрушительной. Ремонтники вначале выломали все двери в комнатах, потом попытались сделать то же самое и с окнами. Слава Богу, Татьяна пришла в себя и остановила их в неумелой прыти.
Ремонтники исчезли, а Татьяна села на опрокинутое ведро посреди комнаты и заплакала от очевидной разрухи.
Ремонтники оставили после себя запах краски, старого дерева и ужаса, что это — навсегда.
Татьяна поплакала немного, а потом пришла к спокойной прекрасной мысли — надо все делать самой.