Человек из телевизора

А вот Ирина, оказывается, напряглась, и потом в отчете изложила случайный контакт. Мужчина лет тридцати пяти. В музее торчал два часа. Рассказывал о дамасской стали. Маслов, ничего не сказал, поморщился (эта залетная фифа всех достала), но распорядился навести справки о Черникове.

После музея Черников пошел на квартиру Семенчука, совершил телепортацию (ему нравилась это созвучие — он действительно перемещался в иной мир через «теле»). Он беспробудно проспал на своей мультивселенной «мусорке», на надувном матрасе в абсолютнейшей тишине, пару часов. Потом заглянул в кишиневский телевизор, да именно даже не переходя, не пересекая экран, посмотрел последние новости. Вторая чеченская война.

До прихода с работы Семенчука оставалось час с небольшим. Он покинул его квартиру и вышел на улицу, встретил женщину из его подъезда, которая подозрительно покосилась на Черникова.

«Рано или поздно кто-нибудь заподозрит, кто-нибудь донесет. Сворачивать надо эти хождения из квартиры Семенчука. Или придумать что-то другое».

Он снова на улице и за углом дома дождался, когда появится Семенчук. Мужчина шел грузно, пошатываясь, уже приложился где-то к стакану.

— Простите, вы Семенчук Петр Иванович? — спросил Черников.

— Да, что вам нужно?

— Я нашел ваш паспорт на улице. Валялся возле ресторана «Мечта». — Черников передал документ Семенчуку.

— Ух ты, а я уже собирался подать заявление на новый. Как тебя отблагодарить?

— Да никак.

— Спасибо. А может, зайдешь. У меня есть армянский коньяк.

— Хорошо, тогда за мной будет закуска. Где здесь у вас магазин?

— Да закуска не плохо. Дома шаром покати. — Семенчук расстегнул пальто и поправил шапку.

Черников купил докторской колбасы, полкилограмма сыра, потом каких-то консервов (которые раньше видел на кухне Семенчука).

Удивительно, как у него сохранилась бутылка «Наири», но здесь, кажется все было понятно — Семенчук пил только водку.

— Чем занимаешься? — задал вопрос Семенчук, разливая коньяк в стаканы. — Так вижу интеллигент, инженер или учитель.

— Угадали — гуманитарий. Сам детдомовский из Владивостока. Работал на Севере. Потом стал часто болеть. Предпочел уехать. Так что надо следить за своим здоровьем. У вас сердце как не болит?

— Сердце у меня болит, но по-другому. Тридцать лет прошло после войны. Давай, выпьем за тех ребятишек, у кого сердце давно не болит.

Черников не знал о чем еще с ним говорить, но прощаясь, обмолвился: комнату не сдаете на проживание?

— Тебе что ли?

— Да мне на месяц, другой.

— Подойди, когда буду трезвый.

Черников ехал к себе на окраину поздно вечером в полупустом автобусе. Он сидел, полулежал на последних сиденьях, рядом с мотором. Здесь было тепло и шумно. Кондукторша пройдясь по салону, вернулась к водителю.

Потом Черников сделал пробежку мимо семейной общаги, прокатился с пригорка, тормознул перед первым частным домом, чтоб не тревожить собак.

Хозяйку он с вечера предупредил, что возможно съедет с квартиры без дополнительного оповещения. Он снова не мог нормально заснуть на этих продавленных пружинах, и все ночь перечитывал «Жизнь Арсеньева» Бунина. Так закрыв глаза, Черников воображал как бы голограмму книги и читал, сделав мягче подсветку, листал с реальным шелестом эти страницы. Тоска умирающего мелкопоместного дворянства была такой же вполне современной тоской и в двадцатом и в двадцать первом веке.

Переселение к Семенчуку состоялась назавтра в пятницу. Он для проформы купил чемодан и с пустым чемоданом прошел по двору, потом поднимался в подъезде. Первый совместный ужин Черников приготовил сам, как и последующие. Предупредил, что пить больше алкоголь не будет — опасно для жизни. Потом, воспользовавшись очередным полузапоем Семенчука, вызвал скорую помощь, попросил сделать кардиограмму хозяину квартиры. Критических нарушений не обнаружили. Но Черников запасся валидолом, нитроглицерином.