Человек, которого нет (СИ)

Я пил горячий чай с шоколадом, завернувшись в плед, ежился и дрожал. Что еще можно сделать в такой ситуации? Что ж, по учебнику, так по учебнику: двигаться! И мы стали ходить по квартире, и ходили: я, закутанный в плед и дрожащий, мой дорогой друг - обняв меня и с озабоченным лицом. Потом он предложил позвонить М. Это была очень здравая мысль, несмотря на ночное время. В этом случае звонить было можно и нужно. Но я опять на полминутки включился и поразмыслил: что скажет М.? По тому же самому учебнику: дышать и заземляться. Ну, мы и дышим, и заземляемся, молодцы. Давай еще дышать и заземляться, сказал мой дорогой друг, а когда я в очередной раз безуспешно пытался зарыдать ему в плечо, предложил мне боксерскую "лапу". О, это было как раз то, чего не хватало в наших реанимационных мероприятиях. Страх, боль... гнев. С самым решительным видом я полез в сумку за фиксаторами, натянул их - потому что травма травмой, а запястья у меня свои, запасных нет. И всю мою ненависть, и весь мой страх я - удар за ударом - вколотил в эту "лапу".

Потом я лежал и дышал, и не мог заснуть. Мой друг потрогал мне спину, со смесью удивления и беспокойства сказал "вон как" - и предложил сделать мне массаж. И после массажа я смог наконец расслабиться и заснуть, и спал спокойно.

In treatment: Бессилие

Неделю спустя он рассказывал своему психотерапевту об этом - о фильме и о том, что было дальше. Он попытался стукнуть кулаком по дивану - и сам вздрогнул от нелепости и беспомощности этого жеста. Как будто не мог замахнуться, не мог ударить всерьез. Гнев, ярость - и бессилие. Он растерянно сказал об этом Анне. Да, ответила она, так часто бывает, когда ребенок пытается выразить свой гнев на родителя.

Он был удивлен: неделю назад он мог колотить "лапу", мог рычать и материться, а теперь не мог.

Это еще что! Через месяц он перечитал свою запись о том неудачном киносеансе и обнаружил, что ничего такого не помнит. Удивлялся всему, что было записано о том вечере, не мог поверить, что с ним такое происходило. Но деваться было некуда: своим записям он доверял, знал, что ничего в них не преувеличивает, скорее наоборот. Ничего себе, повторял он, ничего себе...

Записки сумасшедшего: Семейные ценности

Весь следующий день я чувствовал себя ужасно. Переживание детского бессилия и страха, сегодняшнего гнева и печали - трудная работа, но я честно старался ее проделать, чтобы освободиться от прошлого. Я думал о том, каким могло быть детство при таком отце, при таких строгих, жестоких правилах. Может быть, он ничем особо не отличался от большинства отцов того времени, особенно - из военных. А если я так реагирую именно на осанку и манеру держать себя у актера, изображающего офицера, то, похоже, отец действительно был военным. Я понимаю, что в Испании тогда воспитание было делом очень строгим, жестким, католическое воспитание времен Франко... Мне было тошно даже думать о том, каково это - быть ребенком такого отца. Он стальной, каменный, несгибаемый, и того же он потребует от сына, с того момента, как тот начнет ходить... если не раньше.

И на утро третьего дня я вдруг понял, что из этого ужаса происходит сокровище.

Я - сын своего отца.

Отрицая это, я до сих пор считаю и декларирую себя очень мягким и уступчивым. Те, кто знают меня близко, встречают эти заявления сдержанным смехом.

- Да я же такой мягкий... Я просто желе! И сверху взбитые сливки.

- Железо и сверху взбитые сливки? - смеется мой друг. - Это точно.

Я им: а тогда-то - ну и норов у меня был! А они мне хором: был?!

Даже я, с моим упрямством, задумываюсь: вдруг они правы? Вдруг я и на самом деле не мягкий и не уступчивый, а вовсе даже упрямый и вспыльчивый?

И эта поза - сидя, упереть кулак в бедро и набычиться, спина прямая, подбородок вверх и вперед, я знаю, от кого она у меня. Мы показываем их, маму и папу, самими собой, не осознавая, и тем более, чем более это отрицаем. И как только я подумал об этом, о том, что я держу себя, как он, я такой же, как этот ненавистный, с каменным лицом и стальной спиной, - что-то со мной случилось. Я не успел даже возмутиться. Потому что меня догнало ощущение такой... силы? опоры? Да, силы и опоры, и стены за спиной - на которую можно опереться, когда отступать уже некуда. Эта стена внутри. Железная. Его стена.

Я ее не выбирал. Но она - моя. По наследству. Что я рисую на этой стене, что я строю вокруг - дело мое, и дело второе. Просто хронологически и по порядку второе, а может - десятое, кто знает, сколько их было таких - с этой железной стеной внутри, - раньше меня, раньше него. Но первое дело - что она во мне есть.

И вот тогда я смог поверить, хоть на мгновение, на несколько мгновений, что все, что со мной делали в плену - я мог выдержать. Вот чего мне не хватало, чтобы поверить: увидеть эту стену, почувствовать ее за собой и в себе. С этим тихим и бешеным норовом... Обломитесь, суки.