Человек, которого нет (СИ)

И все же, хоть кое-как, но он рассказал. А после этого почувствовал, что не может поднять глаза, не может посмотреть на М. Попытался распрямиться - и почувствовал стыд. С этим, что она теперь знает о нем, он уже никогда не сможет смотреть на нее прямо.

И так он сидел, согнувшись, а она села рядом на диван, и гладила его по голове. Он не мог на нее смотреть и не мог показать ей лицо. Но потом все-таки распрямился. Ему было удивительно, что она смотрит и не отворачивается от него. И так они сидели сколько-то времени, он смотрел на нее, она на него. Дышали.

Он снова, как уже много раз до того, стал спрашивать, как может быть, что человек раздавлен... что у него там одни воронки, что он так ранен, сломан и растерзан, как он мог выбирать не сдаваться?

- Ну, мы же вот разговариваем... Ты продолжаешь. Вот как-то так.

Он как будто наткнулся на это, молчал.

М. хотела закрывать сессию, но он попросил: подожди.

- Кажется, как раз сейчас я мог бы... У меня достаточно сил, чтобы пройти туда... прямо туда.

- Тогда останется только пять минут, чтобы тебя собрать.

- Да.

И они пошли туда.

Там был глубокий, очень глубокий гнев и что-то еще, чему он сразу не мог найти слова. Потом сказал: стойкость. М. сказала:

- Всё так видно на твоем лице.

Он сказал: не знаю об этом. Чувствую много внутри. А что с лицом - не знаю. Чувствую, как голова поднимается сама собой.

М. сказала, что то, что ей видно, это скорее не стойкость, это достоинство.

- Да, я думал... Это достоинство со стойкостью вместе. Стойкость в достоинстве. Они могут делать со мной все, что угодно. Они ничего не могут сделать со мной.

Это было не так долго, но это было что-то очень сильное и глубокое, так глубоко, где самое важное и самое неотменимое.

М. тихо сказала: всё изменилось, осанка, лицо... расправилось, глаза засияли. Очень, очень сильно и очень впечатляюще.

Он вдруг сказал: меня пытали. Сказал: ты знаешь, сколько времени я не мог произнести это слово? И даже написать.

Да, сказала она.

Он сказал еще раз.

Она сказала: повтори.

- А, - сказал Лу, - десенсибилизация.

- Какой умный, - сказала она. - Повтори.

- Ок, профи, - сказал Лу. - Меня пытали.

М. сказала: скажи это громко. И он понял, что говорил очень, очень тихо на самом деле.

И он стал говорить:

- Вот - это вроде бы предложение про меня, но ни подлежащее, ни сказуемое - не мои. Ни действие, ни действующее лицо - не я, не моё. И это стыдно, говорить о себе, что тебя пытали, потому что это значит, что ты был бессильный и беспомощный, и не мог ничего сделать, не мог контролировать ситуацию, и это очень стыдно. И чего только не сделаешь, лишь бы не говорить это.

М. сказала: повтори.

Лу стал говорить:

- Как удивительно наблюдать на самом себе, что происходит с жертвой, как оно разворачивается, все, как и должно быть, как по учебнику! Но это так... неожиданно. Как будто я должен был встать, отряхнуться и идти дальше, как ни в чем не бывало. Признавать себя жертвой, нуждающейся в реабилитации, вот прямо так - очень трудно. До этого даже додуматься невозможно.

Она смотрела молча, ожидая, когда он повторит.

А он чувствовал, что грудная клетка втянулась, ребра вогнулись аж до позвоночника, чтобы только он не мог сказать это громко.

Он что-то еще говорил о том, как трудно это признавать, и М. возвращала его на то же место.

И вот, вцепившись руками в край дивана, он сказал отчетливо, внятно и громко:

- Меня зовут Симон. Меня пытали.

Никогда раньше он не слышал у себя такого голоса. И М. тоже впервые слышала такой ровный, интонационно невыразительный, ровный низкий звук.

Они обнялись и так сидели... И ему стало легче дышать, потому что он понял, что может не брать на себя ответственность за то, что делали они. Потому что все это дерьмо - их работа, и это придумывали они. Он мог что-то выбирать, но только в рамках условий, которые задавали они. Он действительно не мог ничего сделать.

- Это - не про меня, - сказал он твердо. - Это - про них.

С этим трудно, почти невозможно смириться.

Но это правда.

Записки сумасшедшего: Страшный сон

Пятница, 17 мая 2013

Сегодня приснилось, когда лег подремать: от погоды сонливость, гроза ходит кругами, то солнце, то тучи с громом и дождь.

Как будто я лежу на бетонном полу, руки связаны - вот как на стену кидался, так же связаны руки, - и я лежу, и мимо проходит Ким.

Я прошу его взять меня с собой, потому что сам я не могу двигаться. Прошу, понимая, что виноват перед ним, и поэтому принимаю как должное, что он проходит мимо, только взглянув на меня очень коротко и без выражения. Он идет дальше, поднимается по какому-то бетонному пандусу, куда-то наружу. Мне тоже надо туда, но я не могу встать, а впереди, между мной и пандусом, глубокая грязная лужа шириной во весь пол. Я кое-как пытаюсь двигаться, и понимаю, что могу и сам ползти наверх, только придется через эту лужу.

С этим сном, кажется, все прозрачно и понятно насквозь.

Его убили вскоре.

Записки сумасшедшего: "Я тут побуду"

27 мая 2013