Человек, которому всегда трудно

Чей я? Своего отца и матери. Помню, в ПТУ некоторые ребята называли своих родителей «предки». Мне это не нравилось. Какие же это предки, если они еще довольно-таки молодые люди? Ну, мать свою я еще могу назвать предок, потому что ее уже нет в живых. А отец мой — какой же он предок? Живой, огромный, широкоплечий человек, всегда такой веселый, любитель всяких застолий. Бывший фронтовик с орденом.

И двух лет нет, как он бросил меня с матерью и уехал. Больше ничего плохого люди о нем сказать не посмеют.

В совхозе его считали самым безотказным трактористом. В компаниях он, говорят, бывал иногда вспыльчив и даже скор на руку, если кто-нибудь вел себя за столом неприлично. Это я знаю только по слухам. Меня же и мою мать он, сколько я помню, никогда пальцем не тронул. Даже мрачным я его никогда не видел. Когда он надумал бросить нас из-за одной полюбившейся ему женщины, то, говорят, дедушка Марзи заперся с ним и обломал о его спину кизиловую палку. Может быть, в те минуты отец и был мрачным, не знаю. «Бесполезный, непутевый у меня сын! — говорит о нем часто дедушка Марзи. — Одна радость, что ты, Шамо, на него ни в чем не похож».

Мать же мою покойную, то есть свою невестку, Марзи очень уважал. Да и люди ее любили. Она была гордая, тихая, уважительная со всеми. Она часто твердила мне, даже когда отец бросил нас: «Плохо о своем отце не думай. Он в жизни чужой иголки не взял и всегда готов был поспешить на помощь любому. В этом будь таким же, мальчик. Иначе нет тебе дороги к моему плетню и материнское молоко, которым я тебя выкормила, пусть обернется ядом». Ну что ж. Я стараюсь об отце плохо не думать, хотя это и нелегко.

О дедушке Марзи я попозже расскажу многое. Пока же знайте, что плохим человеком назвать его тоже никто не может. Так что не следовало Джамботу столь пренебрежительно спрашивать у меня: «Чей ты?»

«А сам кто ты такой?» — это тоже он не должен был говорить.

Устаревший он человек, этот Джамбот. У него слишком древний, деревенский взгляд на людей. Это только в старину было так, что парень, которому едва исполнилось двадцать, пока еще никто. Он просто сын или внук такого-то. Вот и все его звание. Он послушно делает то, что скажут старшие, то, что велит обычай. Иначе ему и деваться некуда. Своего плетня у него нет, зарплата ему ниоткуда не идет. Денег для калыма — для уплаты за свою невесту — он в жизнь не соберет, если от него отвернутся родители и родственники. Так было.

А я, сегодняшний парень, вполне самостоятельный человек (про калым тут говорить не будем, я его платить не собираюсь, да мне и думать про женитьбу смешно).

Я — токарь. Специалист. Без токаря не может существовать ни одно предприятие, где имеют дело хоть с одним кусочком железа. Все, что круглое, делает токарь, а видели ли вы какое-нибудь промышленное изделие, которое не имеет круглой детали?

Это вообще о токарях. А теперь скажу о себе. Я нужен любому предприятию. Лично я.

Убедился я в этом сегодня, после той самой смены, когда так позорно снизил производительность своего труда на семнадцать процентов.

Я не пошел после смены ни в столовую, ни в общежитие, потому что не люблю, когда мои друзья видят, что я в плохом настроении. Я пошел через заводской поселок к пруду. Мы называем его озером, а на самом деле это искусственный пруд. Водохранилище, сделанное нашим заводом.

Раскинулось озеро вблизи нашего районного городка Дэй-Мохк. Прямо за заводским поселком, как раз между нашим заводом и трикотажной фабрикой.

Я шел по берегу, чтобы посидеть где-нибудь в безлюдном месте. С горы, от фабрики, спускался мужчина. Я с ним и не знаком, знаю только, что он кадровик на фабрике. Остановиться, поздороваться с ним все равно положено.

Я думал, что он пройдет себе мимо, а он подошел ко мне и затеял со мной длинный, не очень вначале понятный для меня разговор. Спрашивает, какой марки у меня станок и сколько он лет в эксплуатации. Я отвечаю.

— Тебя, кажется, зовут Шамо? Шамо Асла́нов? — спрашивает он. — Да-а, на таком станке много не выработаешь. А мы вот получим на днях новые станки для своей фабрики…

И смотрит на меня так внимательно, будто ждет, что я отвечу.

— На новом станке тоже не сделаешь много, если за ним плохо ухаживать, — говорю я.

— Воллахи[1], правильно, Шамо! А еще вот у нас какая новость. Нашей фабрике разрешили построить еще два жилых дома. Пятиэтажных. И вообще министерство нам ни в чем не отказывает, потому что мы — молодое предприятие. Скоро сможем каждому отдельную квартиру давать! Конечно, своему работнику. Понимаешь? Своему!

Говорит он мне все это так, вроде бы между прочим; зевает, а сам внимательно смотрит на меня. Он не дождался, пока я соображу, что ответить, и спрашивает:

— Слушай, а как у вас на заводе относятся к тем, кто пришел после ПТУ? Не обижают?

Я подумал-подумал, припомнил все, что было на заводе за два неполных года моей работы. Мне почему-то даже не вспомнилась моя стычка с Джамботом. Я подумал только о хорошем. Перед глазами встал мой ремонтно-механический цех. Дружные у нас ребята. И мастер справедливый, и начальник цеха…