Человек на войне (сборник)

Микко снял торбу, посмотрел, куда бы положить ее, но подходящей мебели ему не предложили, положил на пол. Сверху пальто. Солдат жестом понудил: и свитер тоже. Снял свитер. И задержался, больше ничего снимать не стал. Солдат тщательно, но, отметил Микко, не профессионально ощупал пальто, обыскал самого мальчика. «Значит, не гестапо и не контрразведка, просто армейская охрана объекта. Уже легче». Содержимое торбы высыпал на ящик из-под снарядов. Куски свежего и подчерствевшего хлеба и жесткие сухари, вареная в мундире картошка, вяленый щуренок, два вареных яичка, завернутые в не новую, но чистую льняную тряпочку, обломанный столовый нож в берестяной трубочке, соль в пузырьке да спички. Вот и все богатство.

Гауптман задержал внимание на спичках:

– Диверсант?

– Зима, холодно. – Микко съежился, обхватил плечи ладошками, простенькой пантомимой изобразил, как холодно, потом показал, будто греет руки над маленьким костерком.

– Яволь, – согласился офицер.

Образовалась некоторая пауза. Воспользовавшись ею, Микко постарался оценить обстановку. Пока, похоже, ничего опасного. Лишь бы не вспомнил его офицер, да не отправили бы в гестапо. Объяснения, почему сворачивал с дороги, есть, пусть проверят и убедятся. Итак, ситуация складывается такая… А Валерий Борисович всегда учил: как только возникают сложности, постарайся выделить суть, схему сложившейся ситуации и смотреть на нее не изнутри – тут начнут одолевать эмоции, а извне, как бы снаружи, будто не с тобой это происходит, а с неким другим мальчиком. Тогда оценка будет более объективная. Значит, ситуация такая: идет сирота от одних родственников к другим, его военные остановили и решили проверить. Что ж, обязанности у них такие…

Ноги вянут, с самого утра на ногах. Посидеть бы, немножко отдохнуть. Но фашист не предлагает, а самому лучше не просить, не показывать слабости. Может истолковать совершенно превратно: виноват, попался, со страху ноги не держат.

В блиндаж возвратился солдат, привел с собой человека в штатском. По внешности Микко определил – карел. Солдат прошел и оперся прикладом винтовки о ящик, на котором лежало содержимое сумки. Гауптман предложил штатскому табуретку и задал вопрос.

– Господин офицер спрашивает, кто ты такой и что делал в расположении германских войск?

Микко назвал себя, вкратце изложил свою легенду, опустив переход линии фронта, встречу с солдатами-ремонтниками и жительство свое в Киеромяки, и завершил ответ:

– В расположении войск я не был, шел по дороге и все.

– Господин офицер спрашивает, по чьему заданию ты разведывал военный объект германских войск?

– Ничего не разведывал. Никакого военного объекта не знаю. Я сирота, родители без вести пропали. Хожу к родственникам на жительство. То у одних поживу, то у других, кормиться как-то надо.

– Зачем ты сворачивал с дороги и пытался проникнуть на территорию военного объекта?

– Никуда я не хотел проникать. Зачем мне военный объект? А с дороги сворачивал, потому что живот болел… не на дороге же… это делать…

– Я-я, – понимающе кивнул офицер. – Но ты не вернулся на дорогу сразу, ты шел вдоль ограды военного объекта. Зачем?

– Белку видел и дятла, вернее, их следы. Поймать хотелось…

– Яволь, – опять согласно кивнул гауптман и что-то краткое и резкое сказал солдату с винтовкой.

И ярко озарился блиндаж, и в нос жаром ударило, и в голове зазвенело. А потом тьма и круги серые с золотистыми ободами в этой тьме поплыли. Очнулся Микко на полу, в голове сумятица, по лицу, из разбитого прикладом лба, кровь течет. Солдат с винтовкой в руках тут же стоит, смотрит выжидающе на гауптмана, команду ждет. Гауптман на них не смотрит, зачем-то кинжалом резиновый кордовый с толстыми стенками шланг вдоль на две части разрезает. Разрезал до середины, и каждую половину еще надвое вдоль распустил. Положил на стол. Опять что-то пролаял переводчику.

– Господин офицер говорит, что ему все известно о твоей шпионской деятельности. Ты подлежишь суровому наказанию от германских властей. Но господин офицер дает тебе шанс облегчить твою участь – ты должен сам обо всем чистосердечно рассказать.

– Я ни в чем не виноват. Я сирота, у меня родители без вести погибли… – оговорился Микко и даже не заметил оговорки.

Гауптман опять бросил короткую команду солдату. Тот отставил винтовку к стене, смахнул мешок и его содержимое на пол, схватил Микко за шею, задрал рубашку на голову и повалил животом на ящик. Другой солдат прижал ноги к полу, и спину мальчика ожгла резиновая кордовая плетка о четырех хвостах. И не успел дух перевести от первого удара, как последовали и второй, и третий, и последующие. Их Микко считать уже не мог, боль отнимала силы и мутила рассудок. Хотелось только одного – остановить боль.

– Дяденька, не бейте меня… я ни в чем не виноват… я сирота…

Удары приостановились.

– Господин офицер говорит, тебя будут бить, пока ты чистосердечно не признаешься.

– Я ни в чем не виноват…

Избиение продолжилось. Через каждые три удара пунктуальный немец приостанавливал экзекуцию и требовал:

– Сознавайся!

– Не виноват я, дяденька! Не надо меня бить!