Человек на войне (сборник)

И избиение продолжалось, а прекратилось только тогда, когда Микко стал захлебываться и не осталось сил даже на крик от боли.

Гауптман дал ему отдышаться и сам дух перевел.

– Господину офицеру известно все. И твои связи с партизанами, и отряд, на который ты шпионишь, и фамилия командира отряда. Но господин офицер хочет облегчить твою участь. Если сам все честно расскажешь, то господин офицер готов смягчить заслуженное наказание и даже вовсе избавить тебя от наказания.

«Партизан… ничего они не знают… Только бы вытерпеть! Только бы не сдаться!»

– Не шпион я, дяденька. И партизан никаких не знаю. У меня дядя полковник…

– Упрямишься?

Гауптман поднялся из-за стола, опять взялся за разрезанный четырехвостый шланг.

– Не бейте меня, дяденька… я не шпион… никаких партизан не знаю…

– Не бить? Ладно, бить не стану. Но ты мне без битья все расскажешь.

Кивнул солдату. Тот опять задрал Микко рубашку на голову и завалил на ящик.

– Дяденька, не бейте меня!

– Не буду бить, не буду, – пообещал гауптман. Поднял с пола аптечный пузырек, высыпал содержимое себе в ладонь, добавил немного воды, размешал и принялся втирать соляную кашицу в исполосованную рубцами побоев спину мальчика.

Света белого Микко не взвидел, и небо с форточку ему показалось. Катался по полу, кричал, то прижимался спиной к полу, то падал на живот и изгибался кошкой, но боль и жжение никак не мог унять. Рассудок уже мутился, и одна только мысль была отчетливой: «Только не сорваться… только выдержать… только не выдать себя». Потому что жив он до той поры, пока они не узнают о нем правды.

– За что, дяденька? Не партизан я… не шпион… У меня дядя полковник… Эйно Метсяпуро… полком в финской армии командует…

– Ты мне не ври про дядю полковника!

– Не вру я, дяденька, правду говорю, не вру… Проверьте… Полковник Эйно Метсяпуро.

– Правду говори! – Плетка ожгла спину и свет померк.

Очнулся Микко и понять не может, где он. Темно. Слабый рассеянный свет мутным квадратиком лежит на полу перед его лицом. Шевельнулся – и боль резанула по телу. Полежал, подождал, пока боль немного поутихнет. Осторожно двигая руками, ойкая и стоная при каждом неловком движении, ощупал деревянный настил, на котором он лежал лицом вниз. Под настилом бетонный пол. Дальше рук не хватило. Подогнул ноги, положил голову и опять забылся. Через какое-то неведомое ему время опять пришел в себя. Квадратик на том же месте, но очертания его более размытые, и вроде бы не такой светлый, как был. Разглядел: свет проникает через сколоченный из досок вентиляционный короб. Короб внутри разделен от угла на угол на четыре отсека – так и у деда Эйнора, и у Бабаксиньи в погребе сделано: при любом направлении ветра по одному из отсеков свежий воздух задувается в погреб, а из другого, стоялый и нагретый, как инжектором, вытягивается наружу. Наверное, это тоже погреб, и он в погребе.

Болит, горит все тело, особенно спина и левый бок. Голова мутная, будто ватой набитая.

Вспомнилось, вроде тошнило его. Да, действительно, так и было. Дорожка. Белый снег возле дорожки. Его зыбит, раскачивает, будто на частых волнах, голова словно чужая, и тошнота подкатила. Похоже на сотрясение мозга.

Руки не гнутся, и точно колючие мурашки под кожей бегают, видимо, отлежал, надавил головой. Лоб саднит. Во рту горит, и губы сохнут. И ощущение, будто между губами и деснами что-то противное и толстое набилось. Провел языком по деснам и выплюнул собранную гадость. Все равно во рту жжет. И хочется пить. Так пить хочется, что жажда сильнее боли кажется. Сполз с настила, ощупью добрался до ближайшей стены. Стена холодная, влажная. Прижался к ней ртом, языком и губами, собрал отпотевшую влагу, где мог достать. Жажды не утолил, но жжение во рту притихло. Уже легче. Лег на правый бок, а спиной легонько прислонился к стене. Прохлада немного утишила боль. Полежал так, стал понемножку успокаиваться, но тут резко засосало в желудке. Голод. Чувство голода все усиливалось, казалось, желудок сейчас себя рассосет и все внутренности переварит. Желудок съеживался, поджимался кверху и больно давил на диафрагму. Не было ни сил, ни надежды. Заплакал, обратил голову к небу и, не обращаясь конкретно, взмолился:

– Спаси меня. Дай мне силы вытерпеть, не сдаться. И помоги мне выбраться отсюда живым!

Помолился и неловкости не почувствовал, хотя считал себя безбожником и в антирелигиозный кабинет ходил, который был устроен в их школе.

* * *

В кабинете на левой от входа стене, над всеми стендами, на кумачовом полотнище большими белыми буквами: «ПИОНЕР – ОРУДИЕ РАЗЛОЖЕНИЯ СТАРОГО БЫТА». Пониже на бумаге: «НЕ ЦЕЛУЙ КРЕСТ – ТАМ ЗАРАЗА». Буквы в словах «крест» и «зараза» выделены, обведены красными чернилами. Под ними «Уголок безбожника», где на тетрадных листах, приклеенных к большому листу плотной темно-зеленой бумаги, от руки печатными буквами написанные стихи: