Человек находит себя

Георгий обалдело таращил на Таню глаза и бессмысленно бормотал:

— А ты… а ты… а ты…

Но Таня уже раскладывала ноты.

Пока она готовила урок, Георгий стоял у двери и, ногтем сколупывая чешуйки краски с косяка, изредка поглядывал на Таню. Окончив урок, она позвала его поиграть вместе. Он молчал. И, пожалуй, так бы и не взял в этот раз скрипку, но Таня вдруг гордо повела плечиком и, чуть сморщив лоб, произнесла уничтожающие слова:

— Не хочешь, да? А я знаю почему, знаю! Ты только рубить умеешь, а иначе не умеешь, не получается потому что! — И пошла к двери.

Георгий сорвался с места. Схватил скрипку, забежал вперед и, придавив спиною дверь, быстро-быстро заговорил:

— Не уйдешь! Не выпущу! По-твоему, не получится, да? А вот я сейчас докажу тебе, как не получится! Играй! Иди играй сейчас же! — Он схватил Таню за руку и поволок к роялю…

Это был первый добровольный дуэт.

С тех пор они играли вдвоем постоянно. Таня придиралась по-прежнему, и Георгий упрямо, по десятку раз повторял одни и те же не удававшиеся такты. А когда Таня подолгу не одергивала его, сам прерывал игру и торжествующе спрашивал;

— Что, не получилось?

…Учитель, у которого Георгий брал уроки скрипки, сказал однажды Андрею Васильевичу при встрече:

— Вы знаете, мальчик делает определенные успехи в кантилене.[1] Я же говорил вам, помните, что со временем это придет…

Двор дома, где жила Таня, был большой и скучный: ни в одной семье вокруг не было ее ровесниц, одни только малыши. И дружила Таня с мальчишками — с Георгием да еще с Ваней Савушкиным, которого знала давно, раньше, чем в дом переехали Громовы. Ваню все во дворе звали Ванек. Он был постарше Тани, голубоглазый, круглолицый и с волосами такими светлыми и блестящими, что голова его издали казалась густо вымазанной сливочным маслом. Матери своей Ванек не помнил. Жил он в крохотном деревянном флигельке, в самой глубине двора, с отцом, который не бывал дома целыми днями — работал где-то за городом в паровозном депо. Ванек ловил птиц. Искусством этим он владел в совершенстве, ловил их помногу и выменивал у мальчишек всякие увлекательные безделушки: стекла от очков, стреляные гильзы, старые механизмы от будильников, шестеренки от старых граммофонов… В единственной комнатенке Ваниного флигелька всегда стоял разноголосый птичий гомон, к которому частенько и со вниманием прислушивался рыжий «ничейный» кот, вечно шлявшийся по двору без всякого дела.

Главным менялой был Генка Кошкин, веснущатый долговязый верзила с соседней улицы. Ваниных пленниц он после продавал на рынке.

Но однажды Генкина коммерция неожиданно кончилась.

Ванек нес как-то Генке на очередной торг клетку с малиновкой. Таня увидела и подбежала посмотреть птичку. Попросила:

— Дай подержать! Ну дай, ну самую капелюсенькую капельку. Я осторожно…

Ванек согласился не сразу, но потом все же достал малиновку и бережно положил ее в сложенные гнездышком ладошки Тани.

— Только не выпусти гляди…

— Ну что ты! — Таня поднесла птаху к самому лицу, дышала ей в перышки, говорила ласковые слова и гладила большим пальцем шелковистую головку. Под перышками отчаянно колотилось — будто о самые ладошки — крохотное, наверно похожее на бусинку, птичье сердце.

Ладошки разжались как-то сами собой… Таня глядела вслед рванувшейся в небо пичуге и улыбалась от счастья, совсем позабыв про Ваню, который ничего еще не успел сообразить и обалдело уставился в Танино лицо. Поняв наконец, что случилось непоправимое, он с горечью сказал:

— Эх ты, обманщица!

А «обманщица» то ли от радости, то ли чтобы просто загладить вину, неожиданно обняла огорченного птицелова за шею и звонко чмокнула его в щеку.

— Как хорошо летать, Ванек, правда? — сказала она. — Давай всегда выпускать будем, ладно?

Ванек ошалело вытер щеку ладошкой и обозвал Таню дурой. Обиду он, однако, быстро забыл и даже нарочно позволил Тане выпустить однажды другую какую-то пичужку, назло Генке, который надул его, не дал обещанную пружину от будильника. А потом принес птицу просто так…

Так началось освобождение пленников. Ванек любил смотреть, как Таня радуется, глядя вслед улетающей птице, и ему тоже почему-то делалось необыкновенно хорошо, может быть, от ее радости.

Генка Кошкин, боясь вовсе лишиться легкого барыша, грозил Ване, называл его «продажным» и обещал отлупить при случае.

Как-то Генка явился во двор для очередной сделки именно в ту минуту, когда Ванек только что преподнес Тане «приговоренного» к освобождению дрозда в проволочной клетке. Генка вырвал клетку у него из рук и тут же растворил дверцу перед самой мордой «ничейного» кота, который крутился поблизости. Но не успел кот разобраться в обстановке, как Ванек налетел на Генку и ударил его по носу. Завязалась драка. Таня успела подхватить клетку. Дрозд вылетел. А рослый Генка принялся избивать Ваню.

Исход боя решила Таня. Она схватила метлу и наотмашь хлестнула Генку по лицу. Тот пробовал защищаться, но Таня хлестала и хлестала его, хлестала сильно, сосредоточенно и молча, закусив губу, хлестала что было сил. Враг бежал…

Это было еще до знакомства с Георгием.