Человек, научивший мир читать

В сентябре Плантен жалуется друзьям в письмах, что на дорогах стало небезопасно (еще бы!) и очень трудно теперь привозить материалы и отправлять заказчикам продукцию (как у него вообще это получалось?). Он рассказывает, что все торговые пути – морские и сухопутные – блокированы, так что можно хоть сейчас закрывать типографию и сворачивать торговлю. В октябре он пишет Монтано, что бизнес идет плохо: пришлось уволить многих сотрудников, потому что типография почти не работает, и что у него такое чувство, что Антверпен в конце концов все-таки разграбят[125].

Так что же следует предпринять? Бежать? Остаться?

Почти всем было ясно, что добром дело не кончится, – непонятно было только, что именно последует. Многие, особенно богачи, уже предусмотрительно сбежали, прихватив, по возможности, все самое ценное. Плантен не двинулся с места. Не предпринял ни единой попытки эвакуировать типографию, не вывез даже семью. Что это – наивность, безрассудство, тупое упрямство? Он не поддался пораженческим и паническим настроениям и другим советовал этого не делать. Считал, что поток беженцев в любом случае будет катастрофичен для Антверпена – людям лучше остаться.

Те, кто, подобно Плантену, уехать не хотел или не мог, уговаривали себя: Антверпен большой, хорошо укрепленный город, сюда испанцы не сунутся – это же не армия, а разрозненные шайки оборванных дезертиров, им не взять город. Ополчение мы собрали. Отобьемся.

А когда до типографа начали доходить истории о зверских убийствах мужчин, женщин и детей в окрестностях города, когда он услышал о тысячах вооруженных людей, стекающихся к цитадели, когда в полной мере осознал опасность положения – бежать было уже поздно. Он снова заболел – да так, что не мог подняться с постели. Оставалось ждать неизбежного.

* * *

Несколько дней они наблюдали друг за другом: одни с городских стен, другие со стен цитадели. Развязка должна была наступить. Уже скоро. И вот утром в воскресенье 4 ноября в Антверпенской цитадели появился отряд из 2500 дезертиров, проделавший тяжелый 40-километровый ночной марш из Аальста. Они сразу же заявили, что им нужны не теплая трапеза и постель: «Сегодня мы будем ужинать или в Антверпене или сразу в раю»[126]. Этот разрушительный порыв охотно поддержали уже находившиеся в крепости солдаты, там же нашлись и бывшие офицеры, сумевшие навести среди этого сброда некое подобие порядка, организовав несколько отрядов.

Стоял густой туман, так что защитники Антверпена – ополченцы и нанятые Генеральными Штатами солдаты – даже не сразу заметили, как подразделения дезертиров под его покровом стройными рядами покинули цитадель и направились к городским воротам. Они прошли через городские укрепления, как нож сквозь масло. Ополченцы пытались остановить врага, но их просто смели – у солдат были пушки. Посланный Генеральными Штатами полк немецких наемников разбежался почти сразу же, оставшиеся защитники быстро рассеялись на отдельные группки отчаянно сопротивляющихся горожан, которых испанцы вскоре и перебили.

Следующие три дня стали адом. Последовало методичное и страшное разграбление и опустошение Антверпена пятитысячной толпой хорошо вооруженных и обученных военных. Разъяренные всадники с факелами ворвались в город, поджигая дома и топча конями жителей, безжалостно расправлялись с теми, кто пытался им помешать. Город горел, сгоревшие здания рушились. Подожгли ратушу. Людей, прыгающих из окон, чтобы спастись от огня, поджидали солдаты и тут же убивали. Они врывались в дома, выносили все, что могли, убивали мужчин, насиловали женщин… Их было не остановить. На Антверпене они вымещали свою ярость – за невыплаченное годами жалованье, за суровую и полную лишений походную жизнь, в то время как эти «жирные горожане» сидели по своим теплым домикам и кушали досыта. Их вели гнев и зависть к богатым гражданам процветающего города. К тому же в их глазах все антверпенцы были еретиками и сектантами, а значит, врагами веры. Убито было более 8000 жителей – около 10 % населения, – значительная часть города сгорела, что не сгорело – было систематически и дочиста разграблено.

* * *

«Четвертого ноября Антверпен был разграблен и сожжен испанскими солдатами, которые совершили еще много преступлений, убийств и прочего», – записал Ян Моретус в кассовой книге своей книжной лавки[127]. За этим лакончиным замечанием скрываются огромные потери для семьи. Они не пострадали физически, но им трижды пришлось тушить подожженную типографию, девять или десять раз Плантен платил выкуп, чтобы мародеры оставили их в покое.