Человек неразумный

Драганов привычно подошёл к окну и изобразил задумчивость, а в голове Заломова успела пролететь мысль: «Опять этот загадочный интерес к родословным! Практически любой из нас весьма положительно отзывается о своих предках, о своих так называемых корнях. И наше странное, нелепое, лишённое всякого здравого смысла почитание этих пресловутых корней тем сильнее, чем глубже погружены они в пыль веков. И неважно, кем были в том туманном прошлом наши предки – ангелами или демонами – главное, чтобы они оставили по себе хоть какой-то след, хоть какую-то память. Кстати, если кто-то верит, что где-то в нём, в глубинах его генома, дремлют выдающиеся способности далёкого предка, то он сильно ошибается. Увы! От хромосомного набора легендарного праотца через несколько поколений передачи по мужской линии остаётся лишь одна генетически пустая игрек-хромосома. А при передаче по женской линии вообще ничего не остаётся». Здесь спокойный ход мыслей Заломова был прерван шефскими словами, которые явно не предназначались собеседнику: «Ну, теперь-то они у меня уж точно попляшут». Высказав эту таинственную фразу, Драганов снова замолчал. Шли долгие секунды, а он всё стоял у окна и всё смотрел на прекрасную берёзу. Видимо, в голове учёного всё не завершался глубоко интимный процесс сотворения новой «мыслишки». Наконец Егор Петрович заговорил, вкладывая в каждое слово всю мощь своей натуры:

– А теперь, Владислав Евгеньевич, выслушайте меня предельно внимательно. В отличие от меня, вы не располагаете всей полнотой информации о действительном положении вещей в нашей стране, да и в мире в целом. Но ежели в ваших жилах и на самом деле течёт настоящая, неразведённая русская кровь, ежели вам действительно дорога наша Отчизна, то вы просто обязаны делать то, что я вам скажу, – Драганов повернулся к Заломову. – Немедленно приступайте к эксперименту на мышах. Считайте это приказом! – возбуждённые глаза Драганова впились в лицо Заломова, как пиявки, жаждущие крови.

Подчинённый молчал.

– Вы слышали? – сурово спросил шеф.

– Да, слышал, – ответил Заломов бесцветным голосом.

– В таком случае вы свободны. А кстати, – делано равнодушно добавил Драганов, – зайдите-ка в бухгалтерию и получите премию за успешно исполненную работу. Мы ценим толковых сотрудников.

– Спасибо, Егор Петрович.

– Ступайте.

Выйдя из шефского кабинета, Заломов направился в библиотеку, где должна была находиться Анна. Бросив взгляд на застеклённую стену холла второго этажа, он остановился. Там, в широком мире за прозрачной стеной всё радикально переменилось. Полнеба закрыла огромная чёрная туча, и до ушей стал доходить неясный, непрерывный и какой-то зловещий гул. Гул стремительно нарастал. Затрепетали листья деревьев, заходили ходуном ветви, взвились и понеслись над землёй пылевые вихри. «Тревога! Тревога!» – завопил какой-то подкорковый мозговой центр. И тут же проснувшийся внутренний голос поспешил успокоить: «Ничего особенного. Приближается банальный грозовой фронт». Потемневший воздух озарился ослепительной бело-фиолетовой вспышкой, за которой немедленно последовал адский треск тысяч одновременно разрываемых полотнищ. Через несколько секунд на Институт обрушился водопадоподобный ливень. Стало очень темно. При вспышках молний Заломов увидел, что по асфальту Центрального проспекта катится широкий водяной вал.

В читальном зале, кроме Анны, никого не было. Заломов подсел к ней, и они оба, охваченные странным, полумистическим чувством, смотрели, как рядом с ними высвобождаются невероятные количества энергии. С крыши института напротив сорвало лист шифера, деревья в сквере согнулись в крутые дуги, затрещали стволы, посыпались сучья. Внезапно к шипящему шуму дождя прибавился резкий звон – это по крышам, стёклам и бетону забила ледяная шрапнель града. Никогда не видывал Заломов градин такого размера. Иссушенный жарой газон в считанные минуты был засыпан крупными белыми шариками из спёкшихся льдинок. Из-за непрерывного шума, воя, стука, звона и грохота было невозможно разговаривать, да и желания не было. В такие моменты наш присмиревший разум осознаёт, что в жизни, кроме гонки наверх к успеху и власти, есть ещё и внешний мир – мир могучий, грозный и непредсказуемый. Минут через пятнадцать стало светлеть, и вскоре вновь засияло яркое летнее солнце. Градины растаяли, и о прошедшей грозе напоминала лишь бурная река, продолжавшая мчаться по асфальту Центрального проспекта.

– Где ты был? – очнувшись, спросила Анна. – Недавно заходила в твою комнату, а тебя не было.

– Шеф вызывал, – лицо Заломова накрыла тень горечи.

– Что? получил нагоняй?

– Хуже. Драганов заставляет меня делать то, что я считаю нецелесообразным. Он ограничивает мою свободу в творчестве.

– Влад, наука не искусство.

– Здесь я не могу с тобой согласиться. Мне кажется, настоящая наука даже больше, чем искусство. К примеру, подумай, какова должна быть сила воображения, чтобы предложить дельную гипотезу, дающую надежду понять нечто, дотоле совершенно непонятное.