Человек, обманувший дьявола. Неполживые истории

– Ты на месте? – крикнула в трубку Надежда Васильевна. – Где стоишь? Я тебе голову оторву, – серьезно пообещала она. – Ильфак, Игорь, встали – пошли. Ильфак, потом заедешь на Барахолку, купишь Игорю новый паспорт. Завтра в десять совещание у Шойгу. Подготовь материалы. Да, оставь им что-нибудь.

Ильфак Мирзаевич вывалил из огромного портмоне две тысячные бумажки, потом быстрым ловким движением переменил одну на пятисотку. После этого все трое поднялись с таким видом, будто их здесь нет и не было никогда.

– Вы заказывать будете? – Официантка вынырнула из-за уходящих спин.

– Двести хреновухи, домашнее светлое, кока-кола обычная, строганина из нельмы, котлета по-киевски! – выпалил Костыльков давно заготовленную фразу, опасаясь, что случится что-нибудь еще и ему не удастся даже поесть.

– Можно я тут посижу? – агрессивным тоном спросила девушка и, не дожидаясь ответа, устроилась напротив Тёмки. – Мохи-ито! – закричала она вслед уходящей официантке, но та вряд ли услышала: в зале врубили на полную «Мой адрес – Советский Союз».

– Сейчас водку принесут, – осторожно сказал Тёмка. – То есть хреновуху. Это настойка такая. Будете?

– Буду. Ненавижу. Сволочь, – сообщила девушка. – Я его, наверное, любила. По-своему. А он… – Она попыталась расплакаться, но слезы, видимо, кончились раньше. – Свалил на другую линию, подонок. Говорит, что из-за нетерпимости. На самом деле к любовнику. У него хуй граненый, а я сучка двужопая.

Костыльков посмотрел в окно. Новый Арбат наконец ожил, поток машин медленно шевелился, световые пятна ползли по черному асфальтовому фону, как жуки-светляки.

– Вы знаете про другие линии? – решил он уточнить на всякий случай.

– Ну да. – Девушка засунула руки под кофту: ее слегка подтрясывало. – Ильфак Мирзаевич в МЧС работает, у Надежды Васильевны. Он Игоряшин дядя. Двоюродный.

– Понятно, – сказал Костыльков. – Если что, я Тёмка.

– Луся. Атлипецкая, – легко представилась девушка. – Только не Лю-ю-юся. Терпеть не могу.

Официантка принесла пиво и хреновуху. Стопок для хреновухи она принесла с запасом – аж четыре штуки. Видимо, Надежда Васильевна ее здорово напугала.

– Пива можно? – спросила девушка и, не дожидаясь ответа, потянулась за кружкой.

– Погодь-погодь-погодь, – Тёмка вытянул руку, не заметив, что перешел с девушкой на «ты». – Это что такое играют?

«Без меня тебе, любимый мой, лететь с одним крылом…» – мело-летело по залу.

– Пугачиха старая, – девушка наконец справилась с собой и тут же вытащила пудреницу и принялась ухаживать за мордочкой.

– Нич-чего себе либерализм, – пробормотал Костыльков. – Путина на вас нет.

– Путин у нас есть, – вздохнула девушка. – А либерализма нет.

– А Пугачёву вот так спокойно крутят? – не понял Темка.

– А что такого в Пугачёвой? – Девица упорно не врубалась.

– Не знаю, как у вас, а у нас ее за эту песню в Горький сослали, – сказал Костыльков. – За антисоветскую агитацию и пропаганду отношений, унижающих человеческое достоинство, – процитировал он с соответствующей интонацией. – Все трудящиеся Союза Советских Гомосексуалистических Республик в едином порыве осуждают попытки оправдания половой эксплуатации человека человеком…

– Глумишься, что ли? – Девушка наклонила голову, как умная собака.

– Просто память хорошая, есть у меня такой недостаток, – вздохнул Тёмка. – И еще один мой недостаток: я гет. В смысле гетеросексуал. Не беспокойтесь, приставать не буду, – на всякий случай добавил он, зная, как реагируют женщины, даже самые раскрепощенные, на такое признание.

– Не глумишься, – решила Луся. – У Игоря такая же морда была, когда он мне сказал, что мужиков любит… Какой, значит, там у вас Союз? Гомосексический?

– Нет уже Союза, кончился в девяносто первом. Теперь у нас Российская Педерация, – скривился Костыльков и выпил.

Из колонок посыпался тяжелый грохот, будто сгружали булыжники.

– Можно, я к тебе пересяду? Ничего не слышно, – попросилась девушка. Тёмка обрадованно кивнул и налил еще.

Минут через десять принесли наконец строганину и котлету по-киевски. Все это время Тёмка и Луся болтали. Точнее, Луся спрашивала, а Тёмка отвечал, разглядывая то Лусины плечики, то шейку, то пальчики с длинными ноготками, покрытыми оранжевым лаком.

– А на Западе у вас как? – домогалась Луся мелких подробностей.

– Ну там попроще, – сказал Костыльков, макая строганину в соус. – У них после фашизма началось. Дескать, бесконтрольное размножение порождает перенаселение, и потом приходит Гитлер. Но просто запретить гетеросекс у них нельзя, у них демократия все-таки. Поэтому там развили феминизм, у женщин к мужикам ненависть жуткая. А в Германской Демографической Республике, – вспомнил он, – мужчины и женщины в разных городах жили, без права пересечения границы… Ну а как вы свою рождаемость сокращаете?

– Да вроде никак, она сама… – Девушка подвинулась поближе к Тёмке, и у того захватило дух. – Ну, таблетки есть разные, резинки… аборты, – ее передернуло. – Скажи, а у тебя… мужики были?

– Как у всех, – не стал юлить Тёмка. – Я даже в официальном партнерстве состоял. После развода квартиру год делили.