Человек, обманувший дьявола. Неполживые истории

– Копать, Мыкола, будешь, – сухо сказал он, выдержав подобающую паузу. – Отсюдь до унизу. Глыбь повынна быть табе по яйки, ширь – кабы ты… кабы я поперек улез. Опосля косогора убачим. Тваржем до огороду устань, отваливай землю налево и задом иде не спешаючи. Глыбже двых трацын штыка за проход не закопывайся, лепше – меньше. Наступный проход в отворотный бок, землю вальцуй за ыньший край.

На каком наречии изъясняется Никитич, я так и не понял. Луська Атлипецкая, которой я о Никитиче много рассказывал и пытался его цитировать, говорила, что это похоже на сильно изуродованный белорусский. Некоторые словечки вроде бы польские. Иногда Никитич переходит на влаття кальба, то есть на родной волотский. И это если он просто говорит, а не творит заговоры, что тоже случается. А я, разумеется, должен все это разбирать и как-то понимать. Так что приходится переспрашивать и терпеть неудовольствие Никитича. Но на сей раз я вроде все разобрал, непонятным осталось только слово «тварж».

Я набрался наглости и спросил, что это.

– То рожа твоя дурняя, – буркнул Никитич. – У кырзачи переобуйся… турыст.

«Турыстами» Никитич называл всех горожан. В его устах это слово звучало чрезвычайно презрительно. Меня он так называл тогда, когда считал, что я недопустимо туплю.

Колдун кивком указал мне на огромные кирзовые сапоги, которые, по-видимому, тоже принес из сарая. Сгреб свои лопаты и пошел к речке – откуда, как я понял, собрался копать канаву мне навстречу.

– Поперек улезть – это лежа, что ли?.. – совсем глупо сказал я Никитичу в спину, но колдун не удостоил меня ответом. То ли не услышал (что вряд ли – слух у старика был отменный), то ли решил, что вопрос внимания не заслуживает.

На самом деле Никитич не бука и не прочь поговорить. Но не любит, когда его перебивают или когда не понимают. Поскольку же говорит он довольно часто такое, чего сразу и не поймешь, приходится или переспрашивать, или молча мотать на ус, чтобы разобраться как-нибудь впоследствии. Первого Никитич не любит, а второе просекает на раз и моментально замолкает. Хорошо, если просто замолкает, а не с каверзой. Однажды в подобной ситуации он мне пожелал, чтобы мне не икалось. На обратном пути в Москву на меня напала злая икота, которая не проходила, пока я не вошел в квартиру и не снял куртку.

И это была еще безобидная каверза. Обидную он мне показал, когда я – тогда еще совсем зеленый и не знавший его правил – задумал приехать к нему с друзьями. Я надеялся, что посторонние люди смогут запомнить дорогу и я не буду зависеть от настроения Никитича. Ага, как же. Я ничего не помню о той поездке. Совсем ничего, как отрезало. Потом я месяц маялся, прокручивая в голове ролик: вот мы с ребятами – я, Самохин, Стэц, Луся – утрамбовываемся в раздолбанную «мазду», вот мы едем по Рязанскому, Стэц рулит левой рукой, а правой приобнимает Лусю, которая курит в окно и с чувством кроет Лужкова… Потом обрыв пленки, и сразу – розовеющий край горизонта, мы едем по грунтовке, вокруг поля, я за рулем, справа свесил подбородок на грудь Самохин. Стэц, как выяснилось, лежал бревном на заднем сиденье. Лусю мы нашли в багажнике, аккуратно свернувшуюся клубочком между ведром и мотком шланга. Она проснулась только через час, когда я уже совсем перестал понимать, что делать и кто виноват… Самое интересное, что все остались довольны – всем запомнилось, что с ними случилось что-то хорошее и они поняли что-то важное. Судя по всему, так оно и было, потому что через пару дней Луська бросила Стэца и курить, потом Стэц уехал в Воронеж, а Самохин уволился из ЧОПа и пошел работать осветителем на экспериментальную киностудию, где и посейчас пропадает. Мне же просто приснился Никитич. И сказал, чтобы я больше никогда и ни при каких обстоятельствах не возил к нему туристов. Хотя, вообще-то, он выразился грубее. Надо сказать, наяву от него я таких слов не слышал никогда и до сих пор не уверен, сказал ли это мне сам Никитич или мое подсознание так перевело. Да и вообще – в конце концов, это мог быть просто сон, а не колдовское послание. Расспросить Никитича я так и не решился.

Я тяжело вздохнул, с силой воткнул злополучную лопату в землю, взял кирзачи и уселся на удачно оказавшийся поблизости сосновый кругляк. В одном Никитич был заведомо прав – обувь надо было сменить. Куртка со штанами, конечно, тоже испачкаются, но их и не жалко, они для подобных работ и предназначены. Закончу возиться в грязи – почищу, а дома постираю. Ноги же, стопы – другое дело. При такой работе да по такой погоде застудиться очень легко. А со здоровьем не шутят.