– Спрятать? – миссис Трипли стряхнула пыль с пальцев. – За тобой кто-то гонится? Тебя преследует чудовище Франкенштейна? Или ты Билл Сайкс, преследуемый шайкой с Джакобс-Айленд? Или Ральф, спасающийся от копий других детей-охотников?
– Э-э-э… я… Майлз.
– Я знаю, что ты Майлз. А это были Шелли, Диккенс и Голдинг. Тебе, мой дорогой, следует больше времени проводить в библиотеке. Здесь не только в прятки играют, но и устраивают погони. Понятно?
– Э-э-э… вроде как, – Майлз не знал, что и как ответить Трепливой Трипли, и уже жалел, что вообще пришел в библиотеку. Пока он тут пытался расшифровать слова школьного библиотекаря, Ганке уже, наверное, вовсю поглощал пиццу.
– Так, а теперь серьезно. За тобой ведь никто не гонится, правда? – она подалась вперед, словно высматривая, есть ли кто позади Майлза.
– Нет, все хорошо.
Хотя на самом деле он хотел сказать:
– Фух! Отлично, – она постучала по столу. – Постучи по дереву, Майлз.
– Я не…
– Просто сделай это.
Майлз постучал.
– Кому-нибудь известно, откуда взялось это суеверие?
Она взяла стопку книг из тележки, стоявшей рядом с ее столом, и направилась к стеллажам. Майлз последовал за ней.
– Ну,
Затем, поставив книгу на полку, она добавила:
– Я знаю еще одно, более интересное, поверье. Тебе известно, почему говорят, что, если разобьешь зеркало, тебя семь лет будут преследовать неудачи? Потому что в зеркалах заточены души. И, разбив зеркало, ты выпускаешь их на волю, – она драматично вскинула руки. – Я-то в это, конечно, не верю и, честно говоря, вообще не понимаю, почему неудачи будут преследовать именно семь лет, но такое вот поверье. Есть еще вопросы?
– Да, – сказал Майлз. – Вам что-нибудь известно о белых кошках?
– Кроме того, что они очень милые? Нет.
– Совсем ничего?
– Ты спросил про белых кошек, верно? – Майлз кивнул. – М-м-м… нет, ничего.
– А о пауках?
– Они страшные, – резко сказала миссис Трипли, втискивая книгу на уже и без того заставленную полку.
– Я имею в виду, есть ли про них какие-то поверья?
Миссис Трипли остановилась между двух стеллажей и повернулась к Майлзу.
– Знаю только одно. Говорят, что пауки связывают прошлое с будущим. Такое вот символическое значение у паутины.
– Вы серьезно?
– Разумеется, – она продолжила расставлять книги.
– Откуда вы все это знаете?
– О, Майлз, потому что я живу здесь, – она осеклась. – То есть я, конечно, здесь не живу. Видишь ли, иногда я могу прилечь вздремнуть в секции географии, представляя, что я где-нибудь в Таиланде, а проснуться только утром, но это ведь не значит, что я живу здесь. Так что неважно. Но я живу книгами. Я читала и читала огромные книжищи в надежде, что однажды придет один из учеников вроде тебя и спросит меня… про пауков, – она посмотрела на часы. – На твоем месте я бы пошла на занятие.
– Который час?
– Первый звонок прозвенел две минуты назад.
– Но я ничего не слышал.
– Потому что в этом старинном месте ломаются не только лампочки, – она подмигнула.
О, нет.
– Успел! – выдохнул он. Мистер Чемберлен даже не обратил на него внимания. Он выводил на доске очередную цитату, прямо поверх призрачных очертаний выражения, которое он писал на предыдущем уроке. Когда Майлз уселся за парту, мистер Чемберлен завел старую шарманку.
– Мы хотим только, – мягко сказал он, – чтобы нас оставили в покое.
Он положил мел в коробочку и задумчиво свел руки, как раз когда несколько последних идущих на этот урок учеников, включая Хоуп Фейнштайн и Алисию, вошли в класс. Прозвенел звонок. Это, очевидно, послужило сигналом для Алисии напустить на себя равнодушный вид, что она и сделала.
А в голове Майлза как по часам началось жужжание.
Майлз открыл было рот, чтобы заговорить с Алисией, но слова растаяли, как снежинки, едва коснувшиеся земли. Он попытался снова, но его прервал мистер Чемберлен.
– Мы хотим только, чтобы нас оставили в покое, – повторил он немного громче.
Майлз воспринял это как знак оставить в покое Алисию. Мистер Чемберлен повторил цитату в третий раз, а затем спросил:
– Знаете, кто это сказал?
– Ага, – сказал Брэд Кэнби, лежа на парте, – каждый, кто пришел на урок истории.
Многие ученики рассмеялись, некоторые из них даже имели наглость постучать кулаком по столу, разразившись хохотом. Но Майлз даже не улыбнулся. Не мог себе позволить. В прямом смысле.