Человек-пистолет, или Ком

— А теперь поцелуйтесь и помиритесь! — потребовал Валерий и даже попытался подтащить меня к маман, процедившей что-то вроде: «Он еще у меня узнает свое место!»

— Целуй тещу, тебе говорят! — с шутливой строгостью приказал мне Валерий.

— Видеть не могу этого подонка, — сказала маман.

— Ну так мы его, может быть, еще поваляем! — предложил Валерий, подступая ко мне.

— Пусть на коленях просит прощения и обещает быть человеком, а не подонком, — сказала маман.

— Конечно, — засмеялся Валерий, — мы его сейчас же на колени!

— Отвали, — угрожающе сказал я и, повернувшись, пошел прочь.

— Чудак! Шуток что ли не понимаешь? — крикнул вслед Валерий.

Сначала я хотел сразу ехать домой, но, завидев на дороге супругов-соседей, которые, как видно, сегодня уже достаточно «наотдыхались» и решили возвращаться в Москву, повернул к даче: как-то неловко было идти вместе с ними до станции после номеров Валерия.

Я вернулся на участок. Перед уходом Игорь Евгеньевич запер входную дверь дома, но я знал, что со стороны кухни есть еще одна, через которую можно попасть в дом, в эту дверь еще не врезали замок, и она запиралась изнутри на крючок… Достав ключ от московской квартиры, я отжал, сколько мог, кухонную дверь и попробовал откинуть крючок. Это удалось вполне легко, и, войдя в дом, я снова запер дверь изнутри.

В доме было уже довольно тепло от топившейся на полную мощность печки, но у меня не было намерения оставаться, я только хотел еще выпить и, может быть, прихватить с собой что-нибудь из выпивки, а затем сразу уйти — до того, как все вернутся с прогулки.

Взяв бутылку, я поднялся по крутой лестнице с круглыми, толстыми, приятными для руки перилами в «мансарду». Когда дом строился, предполагалось, что «мансарда» будет для нас с Лорой. Я сел на голый матрац, наполнил стакан вином, поставил бутылку на белый, струганный пол и взглянул в широкое трехстворчатое окно на отдаленный лесок, где я покинул озлобленную маман и компанию. Я решил, что мне будет видно, когда они выйдут из леса и пойдут назад к участку, и я успею — пока они доберутся сюда — спуститься на веранду и, вылезши через одну из распашных рам (шпингалеты на которой я отпер заранее), спокойно отправиться домой.

Я выпил и закусил. Над лесом кружили вороны. Как только мной овладевало беспокойство, я выпивал и закусывал. Из чего постепенно произошло— «над лесом кружили вороны кружили вороны над лесом кружили вороны кружили над вороны лесом над… вороны…»

Должно быть, я все-таки коллапсировал.

— Я думала, ты сбежал в Москву, — услышал я над собой голос Лоры и открыл глаза, — а ты, оказывается, здесь!

— Я здесь, — как можно бодрее подтвердил я. — А где прочие? Разве уже вернулись?

— Уселись на веранде играть в карты.

— Очень хорошо.

Мы посмотрели друг на друга тем определенным взглядом, смысл которого в нашем супружестве уже сделался нам обоим привычным и понятным. Я прикоснулся к Лориному плечу, и она охотно пошла ко мне.

— Лора! — вдруг позвали снизу. — Что же ты не идешь?

— Чуть позже! — крикнула она, помогая мне устраиваться. — Чуть позже!..

Мне казалось, что мы оба — зная обо всем и тем не менее соединяясь в этом объятии — стремимся вытерпеть еще что-то — еще больше запутаться, еще больше унизиться, — чтобы, может быть, окончательно возненавидеть себя и друг друга за лицемерие и ложь.

Снизу доносились шутливые возгласы и смех. Закусив верхнюю губу, Лора начала забываться и бессознательно постанывать. «Тише, тише, милая!» — шептал я, беспокоясь, что кто-нибудь снизу решит подняться. Я произносил слово «милая» и хорошо ощущал его неловкость и чужеродность, как будто выталкивал языком наружу плоский и гладкий камешек. Лора нашла мою ладонь и зажала ею свой рот, чтобы подавить стон… Снизу никто не поднялся.

— Что, милый, как теперь, что теперь будем решать?.. — задумчиво проговорила Лора.

И что-то в ее вопросе вдруг отозвалось во мне искренней и родной нотой, но, увы, я не успел сосредоточиться на этой ноте, чтобы сохранить ее и усилить, потому что в следующий момент ее перебил и уничтожил донесшийся снизу смех Валерия.

— Не хочешь отвечать? — спросила меня Лора.

— Дело заключается в том, — начал я с ироничной обстоятельностью опьяневшего человека, — что я не имею никакой возможности отнять у тебя самое святое — свободу выбирать, выбирать и выбирать… Мне не остается ничего другого, как признать это как бы особенностью твоего организма и предоставить тебе полную свободу, которая для тебя всегда важнее всего, независимо от моих воззрений на семью как ячейку общества, и так далее и тому подобное…

Я быстро запутался в своей идиотской иронии — да и просто мерзко было продолжать об этом — и умолк, но Лора, кажется, вполне меня поняла.

— Прекрасно, — кивнула она.

— Конечно, — согласился я.

Она уверенно поднялась, привела себя в порядок и спустилась вниз… А через некоторое время, пока я курил и желал еще большего унижения, она вернулась, но не одна, а с другом семьи Валерием, который принес бутылку.

— Не грусти, старик, — сказал он мне.

Мы выпили. Лора спокойно переводила взгляд то на одного, то на другого из нас.