Человек по имени Как-его-там. Полиция, полиция, картофельное пюре! Негодяй из Сефлё

«Каравелла» бельгийской авиакомпании «Сабена» совершила посадку с опозданием на десять минут. За это время Кольбергу так надоели Арланда и его достойный коллега, что от частых зевков он едва не вывихнул себе челюсть.

Они стояли по обе стороны стеклянной двери, глядя, как автобус с пассажирами приближается к зданию аэропорта. Кольберг расположился сразу за дверью, а Скакке находился в пяти метрах позади него и сбоку. Это была обычная схема с подстраховкой, которая не подлежала обсуждению.

Пассажиры высыпали из автобуса и вразброд направились к выходу.

Кольберг присвистнул, увидев коренастого темноволосого мужчину, одетого в строгий темный костюм, белоснежную рубашку и начищенные до зеркального блеска черные туфли.

Это был известный русский дипломат. Кольберг вспомнил: пять лет назад этот дипломат посещал Швецию с государственным визитом, а теперь занимал один из ключевых постов то ли в парижском, то ли в женевском посольстве. В двух шагах позади него шла его очаровательная жена, а в четырех метрах за ней – Самир Мальгах, или Ласаль, или Как-его-там. На нем были фетровая шляпа и синий чесучовый костюм.

Кольберг пропустил мимо себя русского и бросил невольный взгляд на его жену, действительно очень красивую женщину, похожую одновременно на Татьяну Самойлову, Жюльетт Греко и Гун Кольберг.

Этот взгляд был самой страшной ошибкой, которую Кольберг совершил в своей жизни.

Потому что Скакке неправильно его истолковал.

Кольберг тут же посмотрел на пресловутого ливанца или кем он там был, приподнял правой рукой шляпу, сделал шаг вперед и сказал:

– Excusez moi, Monsieur Malghagh…[52]

Мужчина остановился, вопросительно улыбнулся, продемонстрировав белые зубы, и тоже приподнял правой рукой шляпу.

Тут Кольберг краем глаза увидел, что за спиной у него и чуть сбоку происходит нечто непредвиденное.

Скакке шагнул вперед и преградил дорогу выдающемуся дипломату. Русский привычным жестом поднял правую руку и отодвинул его в сторону, приняв Скакке за назойливого репортера, собравшегося приставать с вопросами относительно кризиса в Чехословакии[53] или чего-то подобного. Скакке отпрыгнул назад, сунул правую руку под пиджак и выхватил оттуда свой «вальтер» калибра 7,65.

Кольберг повернул голову и крикнул:

– Скакке, прекрати!

Едва Мальгах увидел пистолет, лицо его стало напряженным, а в карих глазах на какую-то долю секунды промелькнуло выражение изумления и страха. Потом у него в руке оказался нож – «он, должно быть, прятал его в рукаве», – мельком подумал Кольберг, – остро отточенное ужасное орудие с лезвием не меньше двадцати сантиметров в длину и шириной не более трех сантиметров.

Кольберг мог полагаться только на свою тренированность и быстроту реакции, он мгновенно просчитал: если мужчина попытается перерезать ему горло, он успеет поднять левую руку и парировать удар. Однако мужчина легко и быстро развернулся и пырнул Кольберга снизу вверх. Кольберг, не успевший занять правильную позицию, почувствовал, как лезвие вошло в живот слева, чуть ниже ребер. «Люди говорят, как горячий нож в масло, – подумал Кольберг, – так оно и есть». Он скрючился и зажал мышцами лезвие, полностью отдавая себе отчет в своих действиях. Он знал, что этим отнимет у противника несколько секунд. Сколько? Может быть, пять или шесть.

Скакке все еще стоял в крайнем замешательстве, но он уже нажал большим пальцем на предохранитель и начал поднимать пистолет.

Мальгах, или Как-его-там, выдернул нож. Кольберг нагнул голову, чтобы защитить сонную артерию, нож вошел в него вторично, и в этот момент Скакке выстрелил.

Пуля попала Ласалю, или Как-его-там, в грудь, его отбросило назад, и он, выронив из руки нож, упал на спину на мраморный пол.

Сцена была совершенно статичной. Скакке стоял с вытянутой вперед рукой, ствол его пистолета после выстрела все еще смотрел по диагонали вниз; мужчина в чесучовом костюме лежал на спине, раскинув руки; а между мужчиной и Скакке на боку лежал Кольберг, зажимая обеими руками рану с левой стороны живота. Все вокруг стояли неподвижно, никто не успел даже вскрикнуть.

Скакке, все еще с пистолетом в руке, подбежал к Кольбергу, встал на колени и срывающимся шепотом спросил:

– Как вы?

– Плохо.

– Почему вы мне подмигнули? Я подумал…

– Ты едва не развязал Третью мировую войну, – прошептал Кольберг.

И теперь, когда все закончилось, начались, как и положено, паника, крики, неразбериха и бестолковая беготня.

Однако для Кольберга еще не все закончилось. Он лежал в машине «скорой помощи», которая, завывая, мчалась в больницу Мёрбю, и впервые чувствовал, что боится умереть. Он посмотрел на мужчину в чесучовом костюме, лежащего на соседних носилках в метре от него. Мужчина повернул голову и смотрел на Кольберга глазами, застывшими от боли и ужаса перед быстро приближающейся смертью. Он попытался поднять руку, очевидно желая перекреститься, но смог лишь едва заметно пошевелить пальцами.

«Ага, тебе придется умереть без последнего причастия, или как там это называется», – не по-христиански злорадно подумал Кольберг.