Человек с большим будущим

— И тем не менее. Как-то раз я разговаривал с комендантом такого лагеря. Он рассказал мне, что немцы обычно в качестве сторожевых собак в лагерях использовали немецких овчарок. Но только не в его лагере. Он больше любил ротвейлеров. Видите ли, он не очень доверял овчаркам. Это, спору нет, отличные собаки, но в них есть доброе начало. Если обращаться с ними ласково, со временем они отплатят вам тем же. А вот в ротвейлерах доброго начала нет. Они фанатично преданы своим хозяевам и выполнят любую команду, что бы ни случилось. Маколи был ротвейлером нашего правительства. Такие, как он, не поддаются давлению, особенному или какому еще.

— Наверное, он нажил немало врагов, — сказал я.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил губернатор. — Среди землевладельцев и индийских чиновников. Но они бы вряд ли решились на подобный шаг. Вам знаком термин бадралок?

— Нет, сэр.

— Это бенгальское слово. Оно переводится как «цивилизованные люди» — те, кого мы назвали бы джентльменами. Так обычно именуют индийцев из высших каст, тех, кто пользуется авторитетом среди местного населения. Все они мягкотелые и толстые. Убийства совершенно не в их природе.

— А как насчет белых? Кто-нибудь питал к Маколи личную неприязнь?

— Вы шутите, правда? — спросил он, и его бледные губы сложились в тонкую улыбку. — Это вам не середина восемнадцатого века, когда сахибы устраивали дуэли на площади. У нас нет привычки убивать друг друга, чтобы уладить спор. Нет, это немыслимо. Убийство, несомненно, дело рук террористов. Насколько я знаю, это подтверждает и записка, найденная на теле Маколи. В этом направлении вам и нужно работать.

— У вас есть какие-нибудь предположения, почему он оказался в Коссипуре в ночь убийства?

Губернатор в задумчивости почесал ухо.

— Никаких. Я вообще удивлен, что кто-то из европейцев решился отправиться туда после заката.

— Получается, он приехал туда не по долгу службы?

— Насколько я знаю, нет. Это возможно, но крайне маловероятно. И все-таки уточните у его коллег в «Доме писателей».

— Непременно. Хотя дело и деликатное.

— В каком смысле?

Я замялся.

— Вам же известно, что его тело нашли у борделя? Может, это только совпадение, но… — Я замолчал на середине фразы.

— Вы хотите о чем-то спросить, капитан?

— Нет, сэр. Я просто размышлял вслух.

— Хорошо. Не забывайте, капитан, что человек, погибший от рук террористов, — британский государственный служащий, а не какой-то там морально разложившийся тип. И если мы станем предполагать обратное, это может плохо отразиться на всех нас.

Я мог бы указать ему на то, что одно совершенно не исключает другого, но предпочел сменить тему:

— Вы были во вторник вечером на приеме у Бьюкена в клубе «Бенгалия»?

— Что?

— Я думал, вдруг вы ездили на прием к Бьюкену. Маколи был там в тот вечер. Мы предполагаем, что он отправился в Коссипур прямо из клуба.

Губернатор сложил вместе свои костлявые пальцы и коснулся ими губ.

— Нет, не ездил. Бьюкен, конечно, один из наших выдающихся индустриальных магнатов, но у правительства его величества есть более важные дела, чем помогать ему заключить очередной контракт.

В дверь постучали, и появился еще один секретарь. Губернатор поднялся.

— К сожалению, на этом я вынужден закончить наш разговор. Хамфрис вас проводит.

Я поблагодарил его за уделенное время.

— Это дело первой срочности, капитан, — сказал он. — Решите его как можно быстрее.

Шагая за секретарем по коридору в обратную сторону, я посмотрел на часы. С момента, как я вошел в кабинет, прошло ровно пятнадцать минут. Таггерт предупреждал, что вряд ли губернатор уделит мне больше времени. И все-таки такая точность произвела на меня впечатление.

Выйдя на улицу, я закурил и обдумал все, что узнал. Маколи был сотрудником, на сто процентов преданным начальству. Ротвейлером. Что ж, в одном губернатор ошибался: в ротвейлерах тоже есть доброе начало. И в Маколи, судя по всему, оно тоже присутствовало — если он и впрямь, как утверждала мисс Грант, обратился к Богу. И подтвердить или опровергнуть ее слова мог только один человек. Мне нужно было поговорить с преподобным Ганном.

Четырнадцать

Запах горящего дерева напомнил мне о доме. О том густом серебристом дыме, что поднимается из деревенских труб морозной зимней ночью, наполняет ноздри, сушит горло и чуть ли не кричит, что пора выпить виски, чтоб прочистить глотку от сажи. Но здесь, среди теплой бенгальской ночи, дым шел не из каминов, а из тысяч индийских печей.

Казалось, Черный город оживал по вечерам. Как раз когда бульвары Белого города пустели, а их обитатели разбредались по клубам или скрывались за высокими белеными стенами, жители Черного города выходили на улицы, стекались к уличным чайным прилавкам, собирались на верандах покурить и поговорить о политике. По крайней мере, мужчины.

Дигби, Банерджи и я, одетые в штатское — в индийскую одежду и сандалии, — шли, стараясь не производить шума, по переулку в окрестностях Багбазар-роуд.