Даже Проханов был удивлен — так быстро ответил бывший профессор-богослов Осаков. Прошло всего девять суток, как было отправлено, письмо в редакцию с просьбой переслать его автору статьи. И вот он ответ.
В тот день Марию Ильиничну почему-то все время знобило, не помогала и водка. Она лежала на диване, укутавшись потеплее, когда Проханов ворвался в дом. Никогда еще Мария Ильинична не видела его таким. Он весь трясся, буквально ходуном ходил, будто асе у него было не очень прочно скреплено шарнирами. Обычно розовое лицо его побелело, борода была всклокочена, а губы превратились в одну синюю тонкую линию.
Он зажег люстру на все лампы, упал в кресло и долго не мог развернуть скомканную газету. Мария Ильинична хотела уж броситься ему на помощь, однако он уже справился сам. Расстелив на коленях газету, отец Василий уставился в нее, но было видно, что читать он не в состоянии.
Мария Ильинична тихонько поднялась с дивана, проскользнула к двери и разыскала аптечку. Не считая, она налила в рюмку валерьяновых капель, наполнила ее водой и, семеня ногами, чтоб не расплескать лекарства, заспешила в гостиную.
Проханов одним глотком проглотил лекарство и вдруг нежно привлек к себе Марию Ильиничну. Поцеловав ее в щеку, ом прижал ее голову к плечу и, ласково поглаживая ее, заговорил глухим голосом:
— Эх, Марьюшка, Марьюшка! Писали мы с тобой — «конец атеизму». Конец будет нам, Марьюшка, а не этим проклятым безбожникам.
Мария Ильинична насторожилась. Когда-то отец Василий был ласков к ней, предупредителен, но такой нежности, как сегодня, от него она не видела.
— А что случилось-то? — шепотом спросила она.
— Прочти, если хочешь. Шила в мешке не утаишь.
Он сунул ей в руки смятый номер газеты.
— Можно мне здесь читать? — робко спросила Мария Ильинична, не поднимая глаз, в которых дрожали слезы.
Проханов, охваченный новым порывом, поцеловал ее в щеки, в лоб и в висок, осторожно прижал ее к себе и вполголоса сказал:
— Читай, голуба моя. Я посижу так, с закрытыми глазами.
Чтоб не расплакаться от этой нежданной-негаданной ласки, Мария Ильинична с силой прокашлялась, незаметно смахнула слезы и, волнуясь, стала искать фамилию Осакова.
Статья называлась «Радость и счастье в труде познают». Бывший богослов в сущности делал обзор писем, поступивших в редакцию.
«Редакция ознакомила меня, как автора статьи, — писал он, — с большой пачкой откликов.
А. Иванов из г. Бузулука, уже знакомый автору ПО письмам в редакции других газет, где мне случалось выступать, объявляет себя верующим и высказывает недовольство, почему ответ М. Разуваевой поручили бывшему богослову.
«Недоволен» выступлением газеты и В. Назаров из Астрахани, он усиленно защищает «серьезную мысль» М. Разуваевой.»
«Не богато у батюшки почитателей», — с радостью подумала Мария Ильинична.
Ласка Проханова стала ей неприятна. Она освободилась от обнищавших ее рук и уселась за стол. Ей было радостно, что спор двух сильных людей не очень сладко оборачивался для отца Василия. Поделом ему. Похлеще бы надо…
«Поговорим о беде… (эти два слова Осаков вынес, как подзаголовок) и вернемся к теме.
Все-остальные письма — это единый голос советских людей, стоящих на прогрессивных позициях последовательной материалистической философии.
Тов. Власов из Запорожья пишет, что Разуваева, «Ища утешения в своем личном горе, увлеклась религиозным дурманом, вздумала подчинить науку религии («Не я вздумала, милый мой человек, а поп».), не понимая того, что наука ведет к светлому будущему, а религия тянет к первобытному состоянию человека». 3. Руденко из Краснодарского края и другие товарищи, лично изведавшие тяжесть потерь и переживаний, единодушны в том, что самым благотворным лекарством в беде был для них самозабвенный труд на пользу людям и общение с этими самыми людьми.
Испытала беду учительница В. Кузыкина. Но это ни в коей мере не поставило ее На колени перед прокопченными ладаном досками икон. «Я старалась приглушить свою боль в сердце, — пишет В. Кузыкина, — общением со своими питомцами. Только работа, и работа беззаветная, смогла затянуть рану в моей груди».
Перенесла беду учительница А. Морилова из г. Городца Горьковской области. И у нее умер муж, осталось на руках трое детей. Но тов. Морилова, как и В. Кузыкина, «умела находить успокоение в труде, среди школьников и отзывчивых наших людей».
Взволнованно звучат строки письма Таисии Сергеевны Шестаковой.
«Прочитав статью… решила написать, хотя никогда не писала-в газету. Но я не могу не написать. Я тоже учительница… тоже потеряла мужа, только я имею еще и двух детей… Но я не пошла по пути Разуваевой…»
«Почему меня все время именуют учительницей? — с недоумением пожала плечами Мария Ильинична. — Странно. Во втором письме даже упоминания нет, что я работала в школе. Может, в первом написано? — Она задумалась. — Ну ясно: отцу Василию выгодно представить меня учителем, чтобы эффект был побольше… Вот же человек! И тут ловчит! Плохи, видно, твои дела, почтенный святой отец…»
Следующий подзаголовок имел название «О слабости человеческой».