Человек с железным оленем

— Тамотка, возле Яра, нашел его-от, — охотник кивнул на бородатого и стал подробно рассказывать о встрече.

Он направлялся в отдаленные угодья проверять пасти. Перед тем отмела пурга. Снег хорошо держал нарту. Собаки бежали легко и послушно. Близился Яр — высокий обрыв в устье Индигирки, на ее правой стороне.

Внезапно передовик изменил направление. Щелканов увидел впереди, под берегом, черный колыхавшийся предмет. Появление его было неожиданным — охотник знал здесь каждый холмик, каждый кустик…

В снегу, под крутой стеной обрыва, торчала малица.

Человек! Лицом вниз на глыбе рыхлого, разбитого снега.

Щелканов схватил незнакомца за плечи. Тот застонал.

«Жив!»

В нескольких шагах от раненого из-под снега торчала красная машина…

Охотнику пришлось возвратиться и везти вместо песцов побитого путешественника.

Что же произошло?

Травин, добравшись до устья Индигирки, пересек его и вышел на высокий восточный берег. Наст был плотный, и Глеб уселся на велосипед. Но проехал всего ничего. Велосипед под ним вдруг повело и накренило. Снег начал оседать. Оглянувшись, увидел позади себя на снегу широкую трещину. Спешился. Но лавина поплыла вниз…

Глеб, вцепившись в снег, в страхе закрыл глаза. И оказался как на качелях. Грохот… Удар! Он подсознательно начал крутить локтями, плечами. Сугроб по горло, а перед глазами крутая, метров в семь, стена.

Слетел с обрыва!.. Ветер намел на обрезе берега широкий овальный козырек, очертания которого сливались с застывшим морем. Этот карниз и оторвался от скалы. В момент падения на лед лавина оказалась своеобразным амортизатором: снег разбился, а человек сверху, и ничего — цел.

Да, цел! Теперь Глеб мог подтвердить это. Он сидел в теплой избе и пытался поднять левую руку. Вывихнута или ушиблена?.. Возле него хлопотали работники станции — паренек лет восемнадцати-девятнадцати и другой, постарше.

Через пару часов Глеб уже самостоятельно выбрался на улицу деревушки с многообещающим названием Русское Устье.

Русское! Но перед глазами опять чернеют утопшие в сугробах плоскокрытые срубы. На пригорке деревянная церковь.

Глеб направился по улочке.

Стукнула дверь с нарисованным у самой притолоки крестом. Навстречу вышла девушка. Глеб уставился на ее костюм: обыкновенная российская кацавейка и длинная широкая юбка. Он настолько привык к одеяниям из меха и ровдуги, что даже растерялся.

— Заходи, странник, гостем будешь, — пригласила хозяйка певучим голосом.

Глеб шагнул по пробитой в снегу лесенке в сени, а затем через порог в избу.

В небольшой единственной комнате горел жирник. По бревенчатым стенам полки с посудой. В переднем углу темная и потрескавшаяся икона очень старого и примитивного письма. Еще стояла кровать, покрытая ситцевым лоскутным одеялом, стол и лавка.

На кровати лежал старик.

— Батя, вон он странник-то с колесницей, — представила девушка Глеба.

— Нам лонись один якут из Казачьего баил, что темир таба — железный олень — сюда идет, — произнес старик и сел, свесив ноги в теплых оленьих чулках.

Гостя пригласили к столу.

Вскоре в доме нельзя было протолкнуться. Набралось человек двадцать. Все в матерчатой одежде из ситца, сатина и даже из плиса. Ничего типично северного, кроме торбасов. Да и речь настоящая русская, только со старославянским выговором.

— Спрашиваешь, почто так баим, почто такую лопатинку носим? Так мы же Русское Устье, — объяснял дед. — И никому толком неведомо, когда мы пришли сюда. Старики говорили, быдто по Студеному морю на кочах приплыли. И песни знаем про Москву, да про Володимир. Не веришь? Калисса, а ну спой про Володимир.

Девушка скинула на плечи пестрый кашемировый платок и, опустив глаза, затянула:

Ой да, солнышко-свет, ясный Володимир-град,
Терема твои из чиста серебра,
На них крыши златокованые.
Ох, да куды девал ты мово молодца,
Мово сокола перелетного?
Уж такая доля разнесчастная,
Сиротинкой я осталась одинокою,
Жалобилася да плакала,
Горючими слезами умываючись.
Ох, как худо мне одинокою,
Без желанного, без мил-дружка.
Ой да, солнышко-свет, ясный Володимир-град,
Уж отдай ты мне мово Иванушку.

Глеб вслушивался в печальный речитатив и представлял себе не бескрайнюю тундру, что раскинулась за стеной из струганого плавника, а псковские, не то вологодские окруженные дремучими лесами места. И мужики в подпоясанных ремешками широких портах, и женщины в ярких сарафанах — все коренное, русское.

Так Глеб познакомился с хранителем преданий о старине Русского Устья дедом Георгием и его внучкой Калиссой.