Человек, стрелявший ядом. История одного шпиона времен холодной войны

Если Сташинского и вправду назвать только соучастником, указав на подлинных виновников в Москве, что в таком случае делать суду? Александр Шелепин оставался недосягаем для Ягуша и Западной Германии в целом – и уж тем более Никита Хрущев. Председатель суда признал: «Эти лица занимают высокие посты в суверенном иностранном государстве и, таким образом, пребывают вне тех пределов, в которых мы способны добиться требуемого нами правосудия, хотя в конце концов никого не минует воздаяние». А вот Сташинский находился в пределах юрисдикции суда. Ягуш заключил: «Наказание не должно раздавить обвиняемого. Насколько это сообразно с человеческими возможностями, оно должно помочь ему искупить вину. Наказание за каждое убийство составляет шесть лет заключения, за изменнические сношения – один год заключения. Для искупления достаточно общего наказания в восемь лет заключения с учетом времени следствия»329.

Когда председатель окончил оглашение приговора, мало кто в зале осознавал истинный смысл происшедшего. Восемь лет за два убийства? На фоне требования прокурора – двух пожизненных сроков – это просто шокировало. Бандеровцы, как могли, делали хорошую мину при плохой игре. Они ведь тоже желали обличения Москвы и легитимации их борьбы в глазах мирового сообщества. Этого они достигли. Но попытка выставить подсудимого предателем украинского народа провалилась. Вдова Льва Ребета и его сторонники смотрели на дело по-другому. Этой группе эмигрантов Сташинский казался скорее жертвой, чем злодеем. Приговор совпал с их позицией.

Многих членов ЗЧ ОУН и тех, кто им симпатизировал, новости из Карлсруэ привели в уныние. Среди них оказался и Ярослав Падох, не ставший дожидаться 19 октября в Германии. В тот день, уже в Соединенных Штатах, он взялся за письмо в Мюнхен преемнику Бандеры Степану Ленкавскому: «Только что пришла новость о восьмилетнем сроке заключения для Сташинского. Хоть никто из обвинителей не желал ему тяжкой кары, все равно трудно это уместить в голове: восемь лет за две жизни. Дешево, очень дешево заплачено…» Он добавил, что в «Свободе» – ведущей украиноязычной газете США – новость о приговоре поместили рядом с пересказом заметки в «Советской Украине» о расстреле львовского чиновника за взятки. «Две системы, две меры гуманизма», – удрученно резюмировал Падох.

Ему трудно было понять, почему западногерманский суд вынес столь мягкий вердикт. Падох заподозрил сделку, подобно Кёрстену, но не с властями ФРГ, а с американцами. В том же письме Ленкавскому разочарованный адвокат предположил: «Видно, заплатил он за это в другой валюте. Видно, недаром он провел много времени с нашими американскими следователями». Такую гипотезу высказывали и другие. Корреспондент агентства United Press International закончил статью о приговоре шпиону-убийце так: «Разведки союзных стран считают его слишком ценным, чтобы позволить ему надорваться в каменоломне»330.

В Германии приговор и квалификация преступления Сташинского вызвали скандал. Но газеты ФРГ отозвались о них по-разному. Гамбургский таблоид Bild-Zeitung вышел с сенсационным заголовком: «Приговор года – убийцы засели в Москве!» 20 октября автор статьи в Rheinische Post предупреждал, что подобная мягкотелость только развяжет руки КГБ. Репортер Badische Zeitung недоумевал, как исполнитель двух умышленных убийств может быть признан простым соучастником, – обычному человеку этого, мол, не понять.

Приговор затронул целый ряд крайне болезненных проблем немецкой послевоенной политики и идентичности, в том числе и наследие нацизма. Проклятое прошлое в заключительный день процесса упомянул главный прокурор Альбин Кун, а во время оглашения приговора – председатель суда Генрих Ягуш. Но аргументы обоих юристов звучали совершенно по-разному. Кун настаивал на том, что память о тоталитарном строе должна укрепить германские суды в решимости пресекать злодеяния, совершенные по воле других государств того же рода. Он заявил: «Мы, немцы, не имеем никаких оснований указывать пальцем только на других. Мы еще не разобрались с собственным прошлым. Но акты насилия не становятся лучше от того, что их совершают другие». Председатель суда, с другой стороны, напомнил, что немцы слишком хорошо знают, как трудно противостоять государственной машине пропаганды. Он не считал Сташинского рьяным сторонником режима, «Эйхманом», который подчинялся фюреру с энтузиазмом. Ягуш назвал подсудимого беднягой, вынужденным автоматически выполнять приказы и замороченным пропагандой331.