Человек в бандане. История онкологического пациента, рассказанная от первого лица

А Русланчику явно нравилось быть маргиналом от маргиналов – геем от инвалидов, так сказать. Притом, кстати, что ничего специфически гейского я лично в нём не чувствовал. А у меня тогда гей-радар был отличный. Такая типа самозащита. Вот ты едешь в метро, ловишь взгляд парня или взрослого мужчины и понимаешь за миллисекунду, что сейчас будет. Он ещё попялится на тебя, потом начнёт движение в твою сторону, потом обратится: «Мла-адой челаве-е-ек…» Да, это было неприятно. Но не смертельно. К девушкам вон так каждый день подваливают. Иногда даже грубо, по-мужицки: «Слышь, ну ты чё как не родная? Ой-ой-ой, какие мы! Да блин, если б у меня были такие ноги, как у тебя, я б на руках ходил, нах!» И всё такое прочее. Ну и как в той песне «Нау»:

Первый опыт борьбы против потных рук
Приходит всегда слишком рано.

Всегда и слишком рано – тут главные слова. Но женщины же как-то справляются? Парни, вы хоть понимаете, как им тяжело?

Но все мы, люди, как опять-таки персонажи той песни:

Одни хотят использовать тебя
Другие хотят чтобы ты использовал их…[12]

Так чего я хотел от Русланчика? Да просто общаться. На культурные темы. Неплохой вроде человек, хоть и травмированный. Это моя гордыня? Возможно. Думаю, что да.

А он? а у него бесконечное «а-а-а, с тобой все тра-а-ахаются, тебя все хатя-я-ят, а я старый пидора-а-ас». Я ему говорил сто раз, что нет никаких всех, которые со мной трахаются. Я не бабник.

«Ты сам гей, тебе надо определиться с ориентацией, пока ты молодой и красивый, а то будет тебе сорок лет, никому не нужен будешь!» Для мужчины, говорю, сороковник – расцвет самый. «Не-е-ет, мальчиков моло-о-о-деньких любят, а я ста-а-арый пи-и-и…»

Кроме того, говорю, у меня, как у всех, не всё гладко в отношениях. Вот сейчас я с одной девушкой… Не дал договорить, опять песня голосом Милляра: «А-а-а у тебя и с девочками ничего не получа-а-ается, и ты говоришь, что ты натура-а-ал…» Хороший друг, да. Отличный просто. Чего я терплю-то? Ну как-то привык, что ли. Раньше-то не посылал. Почему-то. Ну такой человек. Жаль его.

Я попытался отшутиться: да, говорю, я гей, только мне девушки нравятся, а парни не нравятся. Он: «Ой да ка-а-аму они нравя-ятся…» Тут я просто захохотал: дак стоит ли калечить свою молодую ещё жизнь («ой да кто маладо-о-ой, я старый пидора-а-ас») погоней за какими-то вымышленными гомосексуальными связями, которых нет? Если тебя не привлекают мужчины, какой ты гей, на фиг? Это – прикрытие чего?

Про друзей и знакомых рассказывать не буду, а он это точно читать не будет. Почему? Да просто я как-то обмолвился, что-де надо расти над журналистикой и написать роман про моё поколение, которое… Реакция, как я теперь понимаю, предсказуемая для манипуляторов, обесценивание называется: ой и ты-ы-ы туда-а-а прям в писа-а-атели, сейчас все пи-и-ишут, да кому это на-а-адо. Филолог, ага. Структурный лингвист прям вылез. Из одного места. Я твои тексты не читал, но ты бездарь полная, а как же иначе, я-то всё про всех знаю. Мог бы добавить булгаковское «Я читал много других стихов». Он, как все провинциалы, выросшие близ телевизора с двумя программами, очень любит расхожие цитаты.

Ладно я. Я на тот момент действительно ничего внятного не сочинил. А вот про отношение к другим – литераторам и инвалидам. В одном лице, что совсем уж показательно. Тогда прогремела книга Рубена Давида Гонсалеса Гальего «Белое на чёрном». Автобиографический роман про мальчика-инвалида и его жизнь в детских домах для инвалидов. Сейчас, к сожалению, книга эта забыта, а вышедший пару лет назад роман Гальего – давно уже жителя Испании, откуда его корни, – тоже не произвёл впечатления. А жаль, этому человеку есть что сказать. Написанное простым, отмороженным языком «Белое на чёрном» – сильное произведение, сильное, возможно, не как высокая литература, а как удар в солнечное сплетение. Но такое тоже нужно. Даже очень. Не говоря уже о том, что книга предвосхитила моду на нон-фикшн и всякую «новую искренность». Русланчик же был неумолим: «Гальега-а-а? Да поду-у-умаешь, у нас в больнице хуже было!» Я восхитился: ты настоящий мужчина, такой ад прошёл. «Ой, да ла-а-адна-а-а, я старый пи-и-и…» Нужны ему были мои похвалы, ага.

Но когда он позволил себе очередную странно-ненужную бестактность в мой адрес («Не могу, Руслан, сейчас говорить, работаю». – «Ой, да за-а-ачем тибе работать-та-а, живёт с мамой в центре Ма-а-асквы-ы-ы в сваей квартииири-и-и».), у меня внутри что-то щёлкнуло. Взорвалось. Жалостный предохранитель сгорел. Всё, хватит. И я начал говорить тихим голосом:

– Ты вот говоришь, что никому не нужен, Руслан…

– Ой да ка-а-аму я ну-у-ужен, я старый страшный пидора-а-ас! Я уро-о-од!

– Ты прав, – сказал я.