Человек в искусстве экспрессионизма

К концу первого десятилетия XX века, когда Вахал утвердился в своем профессиональном выборе, художественная жизнь Праги представляла собой бурлящий котел. Динамика и многообразие вариантов развития характерны для эпохи, когда единство культуры сецессии начало распадаться. Вахал старается поспеть за временем, его приятель по учебе Йозеф Годек вспоминал, как в свободное от работы в мастерской время они бегали по местам, где происходило хоть что-либо мало-мальски интересное. Вахал знакомится с анархистами, среди которых его особенно занимает Станислав Костка Нейман, теософами и спиритами, устанавливает контакты с писателями, художниками, посещает выставки, мастерские, увлеченно осваивает фотоаппарат. Среди новых знакомств этого времени – Густав Майринк, братья Лангеры, Милош Мартен и многие другие. При этом он сторонится общих собраний, если только это не спиритический сеанс. Он пользуется библиотеками – Теософского общества, своих друзей-оккультистов, буквально поглощает массу эзотерической литературы. Не стоит, однако, представлять Вахала всерьез и глубоко штудирующим гримуары – Джонатоном Стрен-джем он не был и слава практикующего мага его не волновала. К тому же Вахал не знал языков, а переводов на чешский литературы подобного рода в то время было не так много. Подтверждение тому, что он больше смотрел и слушал, чем читал, находим в его же воспоминаниях: «Мои знакомства с оккультистами всех направлений и расцветки множились, круг моих познаний в области сверхъестественного расширялся. Этому способствовало общение с людьми, владеющими языками, начитанными, я узнавал все больше нового из других литератур и наук оккультных»⁶. Спиритические сеансы Вахал описывает коротко и весело: «выкуривали привидений», «раскрутили стулья на полметра от земли», по чему можно догадаться, что Вахал в спиритизме и теософии «не увяз» и остался «просто скептиком», а увлечения первых лет своих в Праге позже назвал «весьма романтичными».

С1903 по 1920 год Вахал делает «графическое сопровождение» к книге Е. П. Блаватской «Основы индийской философии». Это разрисованный им от руки печатный экземпляр книги на чешском языке: на полях, между строк, на свободных листах в конце глав Вахал оставляет пометки, замечания – перефразирует тезисы Блаватской, «переводит» их на язык народной черной магии, дополняет списком литературы, придумывает псевдорелигиозную символику, сводит ее в таблицы, придает тем самым всему мероприятию псевдонаучный вид. После внимательного прочтения и сопоставления оригинального текста и его «сопровождения» чешская исследовательница Мария Ракушанова приходит к выводу, что художник действует по отношению к теософским и мистическим феноменам с позиции «подрывного идейного анархизма». Такая перекодировка текста чревата его исчезновением: на первый взгляд Вахал ведет прямой разговор с автором, на деле же – вторгается в «чужой текст», насмехается, коверкает язык. Он использует магический потенциал знака: в магии знак работает иначе, чем в любой другой языковой системе: не опосредует значение сверхъестественного, но сам является его частью. Магический знак (символ) есть одновременно само сверхъестественное. Смещение значений не происходит, поскольку нет зазора между означаемым и означающим, но Вахал приводит к «выворачиванию» значений, т. е. к бессмыслице. В результате такой нелепицы и появляется Вахал-художник.

Вдохновляясь примером Агриппы Неттесгеймского, он обустраивает свою первую мастерскую как студиоло мага-алхимика – книги, колбы, приборы, заимствованные у студентов-медиков. Вначале он экспериментирует с разными техниками – рисунок, акварель, масляная живопись, даже фреска – и только постепенно сосредотачивается на гравюре. Многие живописные работы выполнены в гротескной, даже карикатурной манере. Он берет уроки у художника-пейзажиста Алоиса Калводы, но сразу же начинает пародировать сецессионный декоративизм своего учителя. Так, в триптихе «Комедия жизни» (1906, масло, пастель, тушь/ картон; 47.3 × 16.8 – боковые створки; 47,3 × 35,5 – центральная) он представляет карикатурный парафраз декораций пейзажной школы Калводы. Весь триптих в целом можно считать пародией на ставшую расхожей продукцию сецессии с очень умелой имитацией цветовых созвучий и совершенно издевательски вытягивающим форму рисунком.