Человек в литературе Древней Руси

В «Хронографе» исторические факты были лишь материалом для литературно-занимательного чтения, для моральных выводов. «Русский Хронограф» в том виде, в каком он вышел из-под пера Пахомия, представлял собою цепь занимательных новелл, имеющих ясно выраженную завязку – экспозицию в виде предварительной общей характеристики действующего лица, затем развитие действия и, наконец, заключительную развязку, иногда с последующими нравоучениями. Само повествование в «Хронографе» прерывалось риторическими вопросами, которые должны были поддерживать интерес повествования. Риторическая шумиха и бесконечное морализирование поднимали на ходули исторические события, лишали их той эпической документальности, которой отличались записи русской летописи. Вся мировая история в изложении «Хронографа» – цепь нравоучительных историй, рисующих неслыханные злодеяния, неимоверные подвиги благочестия, мученичество праведных и преступления нечестивых. Чудесные события, предвещания, указания на символическое значение событий обильно насыщают повествование.

Действующими лицами «Хронографа», наряду с императорами, церковными властями, царями, полководцами, пророками, были и безымянные герои, что явилось совершенною новостью для проникнутого духом историзма русского летописания, всегда точного в определении тех лиц, о которых велось повествование. В «Хронографе» нередко действует «некий человек разумен»[270], «воин некий блуден зело»[271], «нецие же мужие»[272] и т. д. Об известных исторических лицах «Хронограф» говорит как о неизвестных: «сей» Троян, «сей» Констанций и т. д.

Историческое лицо интересно составителю «Хронографа» не само по себе, а лишь как пример для нравоучения. История – цепь анекдотов, занимательных и поучительных. «Хронограф» делится не на годовые статьи, как русская летопись, а на ряд рассказов с законченным повествовательным сюжетом. Это небольшие новеллы, оканчивающиеся эффектной развязкой – наказанием за содеянное, смертью героя, сопровождаемыми нравоучительными сентенциями, составляющими существенную сторону изложения «Хронографа». Обычно это раздумье над превратностью исторической действительности, над бренностью всего земного. Так, например, в повествовании о «царстве Коньстянтина Дуки» освобождение Романа из тюрьмы и женитьба его на царице сопровождаются антитезой дворца и тюрьмы, кандалов и царских «бисерных» одежд, «худой» тюремной постели и царского брачного одра. Заканчивалось повествование характерным афоризмом: «Таковы ти суть твоа игры, игрече, коло (колесо) житейское!»[273]

Эти нравоучительные сентенции не только замыкают статьи «Хронографа» – они сопровождают собою все изложение. Автор как бы руководит читателем, постоянно обращая его внимание на моральную сторону событий, на их «сокровенный», «вечный», вневременный смысл. Рок, судьба, всесилие Бога и бессилие человека – вот темы авторских ремарок. Человека, «обладаемого» божьими «крепкыми руками», никто не может убить раньше «уреченнаго времене»[274]. Автор иронизирует над усилиями людей достичь недосягаемого.

Тема «казней божиих» активно звучала и в русских летописях XI–XIV вв., но имела иной характер. Слово «О казнях божиих», помещенное в «Повести временных лет» под 1068 г., говорило о наказании всех людей, о наказании, общем для всего народа или государства. Эти страшные кары в виде нашествия врагов, голода, стихийных бедствий посылались Богом лишь за многие грехи и сравнительно редко. Изложение исторических событий не предусматривало в русской летописи немедленного вмешательства Бога. Исключения были очень редки и главным образом во вставных произведениях (наказание Святополка в «Житии Бориса и Глеба», наказание Владимирки в «Повести Петра Бориславича» и др.). Между тем в «Хронографе» наказание за грехи постоянно наступало немедленно, оно было личным, возмездие с неизбежностью следовало за проступком, и на этом строилось в основном все историческое повествование. В русских летописях наказание народа за грехи – наказание, вызывающее сочувствие читателя; в «Хронографе» наказание исторического лица – возмездие, приносящее нравственное удовлетворение читателю. Эти наказания всегда эффектны: мучителя Диоклетиана постигла страшная кара – его язык сгнил, тело его «кипело» червями, он «изрыгнул» злую свою душу, «рыкнув яко лев»[275].

Сами по себе исторические события занимают в «Хронографе» подчиненное положение. Не события, а личности властителей привлекают к себе внимание автора: «Царство 35 Кунтилово», «Царство 36 Аврелианово», «Царство 37 Такитово», «Царство Провово и Флориане», «Царство 39 Кара и Карина, сына его и Нумириана»[276] – таковы обычные заголовки статей «Хронографа». В русских же летописях основную тему изложения составляет не личная человеческая судьба, а история народа и государства (в средневековом их понимании).