Человек в трех измерениях

Поэтому масса чаще всего испытывает инстинктивное недоверие к бюрократической власти и ее лидерам. Ей присущ здоровый консерватизм. Масса, сохраняя традиции, сохраняя свои ритуалы и ценности, прежде всего старается сохранить себя, вопреки воздействиям на нее власти, общественного сознания, средств массовой информации. Многие исследователи как западного, так и российского общества полагают, что, какие бы ни совершались чудеса манипуляции, основным мотивом отношения массы к власти является в лучшем случае безразличие, а в худшем – ненависть. Так, в России одним из последствий Петровских реформ был раскол общества. Все, что возникало в стране под влиянием реформ и навязывалось властью сверху: чиновничий аппарат, формы управления, суды, прокуратура и т. д., – воспринималось внизу как отрава и ложь. Даже города, отстроенные в чуждом стиле, были для большинства населения фальшивы, неестественны. «Петербург самый отвлеченный и умышленный город на всем земном шаре», – замечает Достоевский. У него не раз возникало чувство, что в одно прекрасное утро этот город-морок растает вместе с болотным туманом. Общество управляющих, созданное властью, считалось продуктом западнической литературы, чем-то чуждым и грешным. «Город-морок, который теснится и располагается вокруг, как и все прочие города на матушке-Руси, стоит здесь ради двора, ради чиновников, ради купечества; однако то, что в них живет, это есть сверху – обретшая плоть литература, “интеллигенция” с ее вычитанными проблемами и конфликтами, а в глубине – оторванный от корней крестьянский народ со всей своей метафизической скорбью, со страхами и невзгодами, которые пережил вместе с ним Достоевский, с постоянной тоской по земному простору и горькой ненавистью к каменному дряхлому миру, в котором замкнул их Антихрист… Общество было западным по духу, а простой народ нес душу края в себе. Между двумя этими мирами не существовало никакого понимания, никакой связи, никакого прощения»[59].

Никакой гармонии во все последующие века между массой и властью в России не было. Никогда всенародной любовью не пользовались ни цари, ни диктаторы, ни президенты: Петр был в глазах большинства антихрист, Сталин – усатый таракан, Хрущев – «кукурузник», Брежнев – «бровеносец в потемках» и т. д. О нелюбви народа к власти свидетельствует огромное количество злых и беспощадных анекдотов. Всенародные восхваления, подарки, оплакивания в случае смерти – все это были просто хорошо организованные акции.

В советское время человек всегда, с самого детства, был членом какой-нибудь организации – пионерской, комсомольской, профсоюзной и др. Причем все эти организации имели не органический, а механический характер, власть все делала для того, чтобы не допустить никакого органического объединения людей, например в религии. Поэтому чувство одиночества для большинства людей (не только советских) было самым мучительным. Их жизнь была всегда открыта, публична: на собрании, на демонстрации, на субботнике, на выборах. И в то же время любой российский человек в душе анархист. Вырваться из-под опеки власти, организации и погулять вволю – затаенная мечта многих людей. Отсюда бессмысленный и беспощадный русский бунт, бесконечные восстания, стачки, демонстрации. Их было огромное количество и при советской власти – в лагерях, в армии, в провинциальных городах; в большинстве своем они оставались неизвестными обществу. Стоит власти только чуть-чуть отпустить поводья, и стихия анархии вырывается наружу: будь то «соляной бунт», восстание в лагерях Воркуты или события в Москве в октябре 1993 г. во время штурма Верховного Совета.

Было бы бесполезно, считает Ж. Бодрийяр, побуждать массы к поискам позитивного мировоззрения или к критическим умонастроениям, ибо они попросту этим не обладают; все, что у них имеется, – это сила равнодушия, сила отторжения. Они черпают свои силы лишь в том, что изгоняют или отвергают, и прежде всего это – любой проект, превосходящий их понимание, любая категория или рассуждение, которые им недоступны. В этом есть элемент хитрой философии, источником которой служит наиболее жестокий опыт – опыт животных или крестьян: нас-то уж больше не надуешь, мы-то себя в жертву «светлому будущему» не принесем. С такого рода общественным мнением может спокойно сосуществовать глубокое отвращение к общественному порядку – отвращение к претензиям властей на превосходство, к фатальности и мерзости всего политического. Если прежде существовали политические страсти, то сегодня мы наблюдаем необузданность в сочетании с глубоким отвращением к политике[60].