Ужасное видение о нищих духом, взявших на вооружение и сохранивших в Истории одно из высочайших движений духа в человечестве, поначалу подавляет так, что не хочешь этому верить. Но чем дальше думаешь, тем более убеждаешься, что видение это не мираж, что на одном из первых этапов зарождения христианства произошло нисхождение высокой одухотворенности в низменную стихию всякого рода "нищих". Без такого нисхождения с вершины на дно – нисхождения, вИдение которого так ужасает душу – новое учение, наверняка, не укоренилось бы в массах, не выжило бы на почве языческой жизни, не взошло бы и не расцвело.
Иисус сам был бродячим нищим, гонимым (людьми Ирода Антипы), ему "негде было приложить голову". Погиб он позорной смертью раба. И окружение его – блудницы и мытари. И жил он в какой-то религиозно-экзотической стране Иудее. А в лике его – любовь; и почему-то исключительно к отверженным, ненавидимым, падшим, презираемым, слабым, больным.
А чудеса Христа? Он не передвигал горы, не побеждал чудовищ, не воздвигал за ночь крепости, не затмевал солнце и прочее. Из традиционных чудес он единожды, и то случаем, укротил бурю на озере. Да еще воскресил брата Марфы Лазаря, которого сам знал и любил. Было два-три случая самоисцеления прикасавшихся к нему и несколько случаев исцеления в награду за веру. Остальные же три десятка случаев это либо исцеление всяческих несчастных: душевнобольных (изгнание бесов из человека), глухих, немых, слепых, глухонемых, слепорожденных, сухоруких, расслабленных, одного лунатика, восемнадцать лет согбенной женщины, раздутого водянкой и несчастных из несчастных – прокаженных; либо это благодеяния беднейшим: насыщение тысяч голодных хлебами, превращение воды в вино для нужд тех, которым его не хватало даже на свадьбу, воскрешение единственного сына несчастной одинокой вдовы. В качестве объектов чудес Иисуса Евангелия демонстративно предпочитают обиженных природой или судьбой. Одним этим Иисус более всего рисуется покровителем "последних" общества, "своим" божеством для них.
Такой герой вполне подходил на роль избавителя, спасителя «нищих». К тому же спаситель этот, в отличие от воина-спасителя Митры, не требовал суровых инициаций, предполагавших физические достоинства и умение терпеть и жертвовать. Спасение он обещал задаром, по избранничеству. Но спасение – от чего?
Исследователи истории Христианства обычно указывают на дуализм в представлениях о мире людей первых веков нашей эры. Избавление такие люди должны были искать от власти "темного начала" телесного мира, от "сынов тьмы", от злого духа. Но такое избавление не показалось бы Цельсу бессмысленным, сбивчивым и пустым. Спаситель для людей того сорта, о которых мы говорим, это, видимо, не столько ратоборец со Злом, сколько даритель или раздаватель блаженств жизни.
Пафос избранничества "последних" психологически требует пристрастия воображения к картинам будущего блаженства. Величие для нищего – житие в раю земном. Духовное нищенство во все века носит в себе мечту блаженствования.
Описания Рая того времени известны ученым. Один из них приводит содержание широко распространенного среди христиан рубежа двух первых веков Апокалипсиса Петра. "Автор стремится произвести впечатление за счет красочных сравнений и эпитетов: тела праведников белее всякого снега и краснее розы, свет – сверхяркий, волосы подобны венку, сплетенному из пестрых цветов или радуге. Рай наполнен красками, ароматами, лучами солнца, а сами обитателя Рая так красивы, что их красоту даже нельзя описать".
Трудно представить, сколько зла в действительности принесла эта растленная и противодуховная мечта блаженства. Когда христиане убивали, унижали, гнали других, то возвещали, что это во имя Христа, а в действительности за свой воздушный шар блаженствования. Сколько общеисторических и личнодушевных несчастий на счету этой возвышенной мечты! Сколько зла лицемерия, мистической хитрости во спасение – спасения не души человеческой, нет, – а ее самой, этой мечты. Сколько всяких соблазнов, разнообразных суеверий, обольщений черным как белым принесла она людям! И поделом. Райская идея – идея человекобожеская. Она зовет человека и его душу к праздности, к стоянию, к стагнации в работе духа.