Он с ними шествует без принужденья их свободы: священный это дар, который вновь Господь взрастил у человека, как силу вероятную, хотя еще не предопределенную по сути, ведь ей должна являться только Божья сила!
Священный это дар, который обращен в пороки смертным, тогда как мог ему произвести плоды живительные света!
237
Пусть сила, которая живет сегодня в человеке, слаба, почти ничтожна; однако ее достаточно вполне, чтоб сокрушить тебя, враг истины любой.
Что было бы, когда бы человек преобразился целиком? Вселенная уж не смогла бы выдержать его, и удалились бы светила, чтоб человеку место уступить.
Трудись же, скорби человек, ты лишь батрак у Бога Своего: Ему обязан ты и временем своим, и пребыванием в занятьях. Блажен, кому соизволяет Он тебя использовать, кому не попускает тебя терзать на месте видном в нужде и праздности!
Зной дня безропотно переноси: вкушать ты должен только хлеб томленья. Не вздумай есть хлеб небреженья, обманывая господина Твоего.
Увидит Он тебя среди полей с руками, на дышле сложенными плуга своего. Придавит он тебя годинами, в которые ты мог бы лености предаться; и коль не станешь ты вернее и усердней, он вычеркнет тебя из списка служителей Своих.
Но именно от пота твоего и крови должны излеченными беды быть. Тогда уж слово посетит тебя и принесет собою посвященье. У Господа ты не был ли прославлен в своем рождении? И не обрел его ли ты по праву снова в двойном Завете?
И, несмотря на это, вместо того, чтоб исполнять работу господина Своего, других ты хвалишь ежедневно, задерживающих тебе оплату. В невыносимые труды они вовлечены, которые никак не могут считаться поприщем законным.
К первоначальному хозяину вернись: он кроток более и справедлив, хотя взыскует менее других. О чем нам говорит и Божий человек:
238
Вот таковое состояние существ, которое законы экономии божественной определяет, ибо само оно обозначает, что сделать должно для их блага вящего.
Не бойтесь более слов жертвенных терпения и искупленья, чего не любят в скорбном испытании. Однако эти скорби столь необходимы для исцеления нашего, пусть ни один из нас не в состоянии снести их.
Итак, какую мы имеем вещей картину? Присутствуют у нас
И потому Святой явился победить за нас того, кого нам не под силу одолеть самим.
Своей непобедимой силой Он соделал смерть ничтожной для Себя: такою сделает ее для нас, когда Ему последуем в борьбе мы, Его доспехами покрывшись.
И сила раскрывается Его не за тебя, коварный враг, а против; и ждать тебе уж от Него не стоит ничего: утратил ты все то, чем обладал; Ему далось все то, что Он имел.
Круг завершился. И ветви бесполезные с корой в ров брошены. Они превращены в асфальт и будут уничтожены огнем. И кто не вострепещет при виде цвета их?
Земля, желаешь ты пожрать все беззаконья человека, плоды его греха; но битум прочь ты извергаешь из своей утробы: переработке он никак не поддается; по воле волн морских он осужден скитаться.
239
Помыслим пред нагромождением руин: разбитые колонны и скученные части зданья вперемешку. Помыслим же, что человек какой-нибудь себе воображает, когда пытается собрать пред нами один из сих бесформенных осколков.
Предположим, что при одном единственном осмотре, он захотел бы объяснить нам, какое место кусок сей безобразный занимал в строении, и даже каковым являлось это зданье; он пожелал бы план его нам общий описать, сообразуясь с этим неузнаваемым обломком.
Вот так иметь мы будем здравую идею намерений философов, желающих нам объяснить природу.
Смятен был мiр ужасными толчками; он целиком почти потрясся в основаньях. Он ниспровергся и перевернулся, как будто плащ простой перевернули.
На это не взирая, философы берут любую сущность: в воздействиях своих они ее терзают. Полученные результаты их компасом становятся: они нас научают, что все образовалось так, как наблюдаем мы.
Не видятся ли им в воде элементарные начала разложенья? Каков же дар без лишнего вниманья не заблуждаться о естестве вещей произведенных и о природе порождающих вещей?
И это несправедливое ученье они распространили на человеческую душу и даже на начало всех вещей. Кто остановит этих лжеучителей, кто свяжет в бездне смерти их, куда они хотели нас низвергнуть?
Не станем проявлять заботу об обращении философов, ведь это, вероятно, бесполезное занятье. Однако нельзя ль, по крайней мере, им воспрепятствовать мысль убивать, разоблачая все иллюзии и ложь, которыми они ее старались убаюкать?