Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря

После этой решительной, молниеносной и успешной авантюры Цезаря с целью восстановить как «дигнитас» рода Юлиев, так и свое личное «достоинство» (и улучшившей, к тому же, его финансовое положение), герой нашего правдивого повествования некоторое время никаких подвигов, достойных упоминания, не совершал. Казалось, он вполне смирился с необходимостью начать медленную, постепенную и вполне типичную для «среднего» римского нобиля служебную карьеру. Избранный, по воле народного собрания, военным трибуном, Цезарь принял в 74 году активное участие в боевых операциях римской армии на территории Киликии (неукротимый Митридат VI Понтийский как раз навязал Римской державе очередную войну — римляне, как было известно всей Экумене, сами никогда ни на кого не нападали, а лишь наносили превентивные дары по коварному врагу, уже изготовившемуся к очередному вероломному нападению на хранимую бессмертными богами «вечную и достохвальную» державу отважных потомков Энея и Ромула). Год спустя Гай Юлий возвратился с киликийского театра военных действий в Рим, где был кооптирован в жреческую коллегию, из которой был в свое время исключен по воле Суллы. Восстановиться в жреческой коллегии было для Цезаря весьма важным, хотя и очень непростым, делом. Прежде чем снова быть принятым в ряды жречества, «потомку Венеры» пришлось, с помощью взяток, родственных связей, в общем, «административного ресурса» преодолеть сопротивление целого ряда враждебных ему нобилей-«оптиматов».

В принципе, перед ним открылась вполне рутинная служебная карьера. Но, чтобы преодолеть все ее этапы, последовательно поднимаясь с одной ступеньки чиновной иерархии на другую, знатному молодому человеку следовало запастись терпением. Некоторое время казалось, что гордый отпрыск рода Юлиев добьется на политической арене «Вечного Города» положения, вполне соответствующего «достоинству» его семейства и его собственным дарованиям — но не более того. Его участие в широкомасштабных политических конфликтах и кризисах, сотрясавших Римскую республику в начале семидесятых, было крайне незначительным и лишь эпизодическим. Пока лучшие полководцы Римской державы бились не на жизнь, а на смерть с восточными монархами, мятежными сенаторами-«марианцами» и восставшими рабами, молодой Гай Юлий усердно обхаживал римское простонародье, привлекая всеобщее внимание неподражаемыми пирами, неподражаемым образом жизни и неподражаемыми долгами, сумев стать в Городе на Тибре притчей во языцех благодаря своей учтивости, приятному обхождению со всем и каждым, приветливости, проявляемой даже по отношению к представителям городских низов, и безупречной элегантностью. Никто из власть имущих не принимал его всерьез (и уж тем более, не опасался), забыв пророческие слова людоеда и людоведа Суллы, сказанные о «плохо подпоясанном юнце».

Плутарх Херонейский писал в данной связи:

«Сначала завистники Цезаря не обращали на это внимания, считая, что он будет забыт сразу же после того, как иссякнут его средства. Лишь когда было поздно, когда эта сила уже так выросла, что ей трудно было что-либо противопоставить, и направилась прямо на ниспровержение существующего строя, они поняли, что нельзя считать незначительным начало ни в каком деле. То, что не пресечено в зародыше, быстро возрастает, ибо в самом пренебрежении оно находит условия для беспрепятственного развития. Цицерон, как кажется, был первым, кто считал подозрительной и внушающей опасения деятельность Цезаря, по внешности спокойную, подобно гладкому морю, и распознал в этом человеке смелый и решительный характер, скрывающийся под маской ласковости и веселости. Он говорил, что во всех помыслах и образе действий Цезаря он усматривает тираннические намерения. „Но, — добавлял он, — когда я вижу, как тщательно уложены его волосы и как он почесывает голову одним пальцем, мне всегда кажется, что этот человек не может замышлять такое преступление, как ниспровержение римского государственного строя“» («Сравнительные жизнеописания. Цезарь»).

Время показало, что Цицерон Цезаря явно недооценил. Однако и сам Цезарь, очевидно, стремился создать о себе впечатление, как о совершенно безобидном сибарите и эпикурейце, что ему удавалось без особого труда. Он ведь и в самом деле любил пожить в свое удовольствие. В его случае расчетливость, блестящий ум, высокий интеллект, беззастенчивое честолюбие и гедонистический образ жизни слились в нераздельную смесь, образовали нераздельное единство. Усматривать в тогдашнем поведении «светского льва» Гая Юлия «задним числом», или «пост фактум», твердые намерения и дальновидные замыслы, хотя в действительности оно, возможно, диктовалось лишь стремлением «жить самому и жить давать другим», всегда нетрудно…

Пока Римское рабовладельческое государство билось в конвульсиях, Гай Юлий сидел тихо, «не высовываясь», терпеливо выжидая, чем все это дело кончится…