Гай Юлий оказался в явном цейтноте. Дата подачи кандидатуры в консулы была уже назначена. Поэтому домогавшийся и триумфа, и консульства Цезарь, переминаясь, фигурально выражаясь, с ноги на ногу, в нетерпеливом ожидании у ворот «Вечного Города», обратился в сенат с покорнейшим прошением либо позволить друзьям принять участие в выборах от его имени в его отсутствие (так сказать, «по доверенности»), либо, в виде исключения, дозволить ему войти в Город, сохранив за собой право на последующее вступление туда уже в качестве триумфатора. Враги Цезаря в сенате всячески затягивали решение вопроса, стараясь, используя всевозможные уловки, перенести дату голосования по данному вопросу на день, максимально приближенный к дате консульских выборов. Поскольку же прошение, поданное Цезарем, грозило все-таки быть одобренным большинством «отцов, занесенных в списки», суровый, непреклонный недруг Цезаря — Катон Младший — прибег к столь же бурлескному и граничащему с фарсом, сколь и радикальному средству, чтобы не допустить решения вопроса в благоприятном для Цезаря ключе. Воспользовавшись правилом, согласно которому выступление сенатора запрещено было прерывать (как бы долго он ни говорил), Катон выступил с длившейся целый день, от рассвета до заката, речью, в которой затронул великое множество самых разных тем, чтобы как можно дольше тянуть время. Заседания сената прекращались с заходом солнца, и ни одно решение, принятое при искусственном свете, не считалось имеющим законную силу. Цезарь, постоянно информируемый своими людьми обо всем происходящем, терпеливо ждал. Однако он не мог ждать бесконечно. Разгадав замысел хитрого Катона, Цезарь пересек священную границу территории Города — «померия» (за самовольное пересечение которой «Отец Отечества» Ромул когда-то, без малейших колебаний, укокошил своего родного братца Рема) — и лично подал свою кандидатуру в консулы. Как, надеюсь, еще помнит уважаемый читатель, Гней Помпей в свое время предпочел триумф и отказался от должности консула. В отличие от Помпея Магна, Гай Юлий, видимо, предвидел, что триумфов в его жизни будет, вероятно, еще много — не сошелся же свет клином на каких-то забытых богами лузитанах и каллаиках «со товарищи»! Тем не менее, следует по достоинству оценить все величие жертвы, принесенной «потомком Венеры» из соображений высокой политики.
Дело в том, что триумфальные шествия были не просто торжественными процессиями для развлечения жадной до зрелищ столичной публики. И не просто средством удовлетворения личного честолюбия того или иного императора, удостоенного римским сенатом триумфа. Не говоря уже о выполняемой триумфальными процессиями важнейшей функции — продемонстрировать «Граду и миру» — выдающиеся полководческие способности чествуемого триумфатора, величие Римской державы, единство римской армии и римского народа, они сохраняли даже в условиях космополитически и скептически настроенного (во всяком случае — в своих высших слоях) римского общества все более стремительно летевшей под откос олигархической республики налет чего-то архетипического, архаического, причастного не только миру людей, но и миру богов, сакрального, святосвященного — «sacrosanctus» — по выражению Марка Туллия Цицерона. Отказаться, как Цезарь, от связанных с триумфом величайших почестей, из соображений высшей государственной мудрости, значило обладать трезвым и расчетливым умом, недюжинной способностью обуздывать свои даже самые сильные и естественные эмоции (ведь честолюбие и стремление прославиться, «сделать себе имя» и покрасоваться перед людьми скрыты в тайниках души каждого человека, даже если он не способен дать себе в этом отчет и самому себе в этом признаться).
В день триумфального шествия, начинавшегося на посвященном богу войны Марсовом поле, проходившего через Форум и завершавшегося, наконец, на Капитолии, Форум был уставлен трибунами, полными почетных гостей в праздничных одеждах. Простой народ стоял вдоль улиц. Это был грандиозный всенародный спектакль, тщательно и искусно срежисированное массовое зрелище, стоившее всякий раз немалых денег. Довольно слабым, отдаленным, хотя и не менее ярким, отзвуком древнеримского триумфа стала много столетий спустя так называемая «помпа» — последняя форма театрализованного уличного представления эпохи Возрождения в Италии.