Человеку нужен лебедь

Слышу — выстрелил Семен. Не вытерпел — посмотрел на него: он выволакивал на лед тюленя. Взглянул на Железнова. Старик словно застыл, — кажется, не человек в белом халате, а глыба льда, припорошенная снегом. Перед ним высовывается тюлень, но старик даже не пошевелился.

«Заснул!» — испуганно думаю я и хочу, как при охоте на птицу, предупредить его коротким возгласом: «У!» Зверь исчезает раньше, чем я успеваю крикнуть. И тотчас Железнов вскидывает к плечу ружье.

— Эх, опоздал Григорий Антонович, — сокрушаюсь я.

Но он не опускает двустволки. Проходит несколько секунд, и там же, где и раньше, опять появляется тюлень. Выстрел старика — и раненый зверь бьет ластами, вода фонтанами взлетает вверх. Я вылезаю из засидки, иду к старику. Он широко размахивается, бросает якорек на крепкой и тонкой бечевке. Меткая рука у Железнова: якорек впивается в тюленя. Шнур натягивается — зверь тяжел. Мех у него короткий, серебристый, сам он весь словно кожаный мешок, налитый жиром, — наверное, недаром говорят: жирный, как тюлень.

Покурив, мы расходимся. Теперь я все проделываю, как старый охотник, и мне повезло, добыл тюленя.

…Короток зимний день, вроде только наступил, а уже из глуби ледяных просторов бредут сумерки. Возвращаемся засветло, ночью можно влететь в полынью, да и мороз покрепчал — майны начало затягивать льдом. Лебеди из них перелетают на глубь, там вода теплее, не застывает, как на меляках. Завидя нас, белые птицы тревожно кричат: «Гул, гул, гул» — и набирают высоту.

Недолго держится у нашего побережья тюлень. Морозы заковывают в ледяной панцирь майны — негде зверю вылезти из воды, подставить бок или спину под солнце и запастись воздухом. Уходит он к дальней морской кромке льда, а туда уже на чунках добраться-то можно, но за короткий день назад не успеешь, а ночевать в море нельзя! Подует ураганный норд-вест, погонит от берегов воду, а она потянет за собой льды и на глуби искрошит их…

ЛИСЬИ ГОНЫ

Вы думаете, охотником стать просто: взял ружье, подпоясал патронташ, оделся и пошел дичь добывать или зверя промышлять. Так можно думать, если не бывал нигде, кроме своего подворья! Придет весна — на взморье за зиму морозы все заросли выжелтили, — одежду цвета спелой соломы подбирай, а если в ледяных буграх собираешься охотиться — бери белый халат. Ранней же осенью, когда осока, куга и даже камыши еще темно-зеленые, в засидку надо сесть в зеленом.

И про шапку нельзя забывать! Шапка под цвет зарослей — птица не шарахнется в сторону. А вот сапоги на вечерянке ни при чем — их не видать.

Зато на лисьих гонах шапку хоть черного каракуля надень, а в черные сапоги и брюки ни в коем случае не вырядись. Лиса поверху не смотрит, шапка для нее, что небо для свиньи, а сапоги сразу увидит. Заметит — и была такова! Только следы на снегу расскажут, что стояла она рядом, рассмотрела, повернулась и пошла хвостом след заметать.

Ох и мастерица же обманывать, рыжая плутовка! Особенно молодых собак, чуть недоглядел — всех погубит.

Собирались мы со сворой на лисиц, а охотник Василий Иванович сказал мне:

— Да что ты волнуешься, подумаешь, охота какая: собаки бегают, гавкают, а ты стоишь на тропе и ждешь, когда к тебе подгонят.

Надо признаться, Василий среди опытных охотников авторитетом не пользовался. Заслужить его у нас трудно. Охотников много, среди них — замечательные стрелки и знатоки птичьих и звериных повадок. Уважали его только начинающие. Смотришь, человек в жизни и головы не поднимал на летящих гусей, а теперь весь в черном стоит, гнется в желтом чакане и ружье птице показывает. Со стороны поглядишь, будто он кому-то на птицу указывает, а он расстояние определить не может, примеривается и не бьет. Так-то вот все просто, если без дичи домой хочешь идти. Для такого Василий — большой авторитет.

А я волновался. Лисиц доводилось добывать на ночных засидках, несколько раз при случайных встречах, когда охотился на зайцев в тамарисковых зарослях, а о лисьих гонах с собаками много лишь слышал, назавтра первый раз собирался сам и все как-то беспокоился. Ведь с кем идти? Филиппов, Соловьев, Осетров, Кравченко. Эти не то что вместе охотиться, близко на утрянке не подпускают. Не уважают они охотников, которые только дичь пугают.

Утро пришло ясное. Солнце взошло в красном ободе — мороз крепкий, снег аж визжит под ногами. Собаки рвут поводки из рук, чуют: набродили ночью звери. Остановится Каро, оглянется на хозяина, скажет глазами: «Лисица прошла, видишь?»

Повизгивает молодняк — Гомба, Пират, Верный, Гудок, поглядывая на сплошные заросли чакана.

Филиппов разговаривает шепотом, на неосторожный шаг недовольно оглядывается и все присматривается, присматривается.

Заячьи петли по снегу гарусным узором лежат. Прыгал зайчишка около куста, покопался, пошел дальше. А рядом лисьи лапки. Косой шарахнулся от нее и поскакал в поле, там за ним никто не угонится.

— Зайчатинки захотелось, — шепчет Филиппов, — а не удалось.

Он помахал нам рукой, чтобы мы остановились, сам полез в чакан. Долго лазил там, нагибался, что-то смотрел, вылез довольный.

— Здесь. Пускай собак.