Человеку нужен лебедь

Значит, опять не повезло колхозу «Моряк» с председателем, ну хоть криком кричи. Недавно одного сняли за самоуправство. Колхозники со всех сторон обдумывали кандидатуру руководителя артели, вспоминали, каким был, каким стал, как работает, может ли руководить, умеет ли советоваться с людьми, и к утру третьей ночи единогласно проголосовали за Анашкина. Николай Павлович вырос в Вахромееве, рыбачьем селе, у всех на глазах. До войны долго был бригадиром на лову, большие уловы брал, места знал и море любил — вот и шла к нему удача. Но, видимо, успехи вскружили голову, захотел еще большей славы… И однажды застала его охрана рыбнадзора в запретной зоне. Сняли его с бригадиров, но звеньевым оставили.

Вскоре началась война.

Ушел на фронт звеньевой Анашкин. Побывал в Сталинграде, на Курской дуге, воевал в Белоруссии, дошел до Берлина, не имея даже царапины.

Говорят, солдат за плечами в вещмешке смерть носит, кроме жезла маршала. Нет, трус смерть носит за плечами и о ней думает, а солдат о жизни мечтает, он о войне и рассказывать не умеет. Попросишь фронтовика вспомнить былые походы, он помолчит и вдруг расскажет, как в Сталинграде было трудно командам баркасов на переправе, а сам десятки раз ходил в атаки в самом городе. Или о Польше: куда, мол, ни кинешь взглядом — зеленые, черные лоскутные полоски и без конца межи, межи, ни взгляду радости, ни трактор выпустить некуда; мелко все — простора нет…

Собирался уже Николай Павлович домой прийти целехоньким, да при штурме рейхстага пуля отыскала и его.

С рукой на перевязи, с орденами и медалями приехал в село. Встретили его шумно, радостно. Дня через три собрание созвали, попросили рассказать о военных походах, А он… обрушился на председателя и бухгалтера — дисциплина, мол, в колхозе хуже стала, чем до войны, учет в бухгалтерии никуда не годный.

Председатель неплохой человек, но не простил такого выступления Анашкину и все держал его в звеньевых, пока не ушел директором МРС. Без него хуже стало в артели — начали меняться председатели, то один, то другой, а там уже и третьего выдвигают…

Пока знакомится — дело страдает. Познакомится, а рыбаки-умельцы и без его руководства план выполняют, вот ему, председателю, ни за что ни про что почет! Смотришь — зазнался, начал самоуправствовать, забыл, что он не хозяин, а уполномоченный колхозников.

Хорошо в соседнем селе — десять лет во главе артели Борис Федорович. Он всех знает, на его глазах люди повырастали: пришел — парнишка босиком бегал, а сейчас — уже завуч средней школы. У них в прошлом году клуб на триста мест построили; на ферме скот породистый, удои богатые; культреюшки в море рыбаков обслуживают; теплицы, сад, большой огород. Что говорить — хозяин! Райком партии рекомендовал его в райисполком, колхозники приуныли, а он отказался. «Я и здесь расту. Пришел сюда, — неграмотным не был, а сейчас рыбвтуз заочно заканчиваю». Кое-кто ругает его — от повышения отказался, а по-моему, хорошо Борис Федорович поступил…

Так раздумывал я, стоя у порога, а из дверей правления выскочил мальчишка, дежурный по правлению, и помчался в край села. Я проследил за ним и улыбнулся, разгадав замысел Анашкина.

В кабинете я застал его за чтением газеты.

— Ишь, никакой оговорки… Ишь, запрещается, и все тут! — Он сердито хмыкнул. — Ладно, без оговорок уберу!

— Опять акт, Николай Павлыч?

— Да вы все почему о колхозе не думаете?

— О колхозе, но и о государстве.

— Нет, ты не темни! — Анашкин встал и вразвалку зашагал по просторному и светлому кабинету.

В дверь постучали. Анашкин отозвался. Вошел молодой красивый парень, счетовод колхоза. Николай Павлович остановился около стола, спросил:

— О потраве на огороде и бахче знаешь?

— Слышал.

— Согласен отстрелять?

— Запрет, стрелять нельзя.

— Это черт знает что такое! — взорвался Анашкин. — Он же колхоз разоряет… А если он нас захочет слопать — тоже его не тронь?! Не хотите — не надо, — он шагнул к двери.

— Подожди, Николай Павлович, — остановил я его, наконец догадавшись, как помочь ему.

По телефону связался с председателем районного охотобщества, все рассказал ему. Тот пообещал помочь. Немного успокоившись, Анашкин принялся разбирать бумаги. За окном шумно прошли девчата. Моряна сердито сопела в щели окон, трепала широкие листья тополя, и он что-то непрерывно лопотал. Ветки раскидистого клена прислонились к стеклам, и тогда в кабинете на пол ложился солнечный подвижный ковер. Когда зазвонил телефон, Анашкин кивнул на него: по звонкам было слышно, что звонят из района. Выслушав ответ из охотобщества, я весело взглянул на Николая Павловича, сказал:

— Область разрешила отстрел, собирайся.

— Я ведь не охотник, — Николай Павлович смущенно улыбнулся. — Помешаю еще. — И горячо попросил: — Иди сегодня, Михаил Григорич! Выручи, пожалуйста.