Чем заканчиваются все дороги? (СИ)

С телевизором все было весьма однозначно. Она постояла над ним некоторое время, как над могилой, потрогала зачем-то дыру в экране… Поняла, что более смысла в этом никакого нет. «Так же, как и ни в чем другом», - почему-то сказал кто-то в ее голове. Она поставила телевизор экраном к стене, как картину, а потом долго сидела на диване, глядя в никуда невидящими глазами, и словно что-то вновь и вновь перебирая в уме. Потом все же перешла в спальню, легла в кровать и, оставив гореть настольную лампу над тумбочкой, стала пытаться уснуть.

Утро она встретила еще более разбитой, чем накануне. Сон так и не смиловался над ней, и всю ночь она пролежала словно бы в неком межмирье, когда и не спишь – но и не бодрствуешь толком. В этом странном состоянии к ней приходили видения, почему-то неизменно смешиваясь с ее работой; с какими-то пирогами перекрытия и схемами вязки арматуры. И вновь и вновь вставало перед ней лицо, страшное и красивое одновременно, нависающее над ней и сверлящее ее душу прищуренным, горящим, как у дьявола, зеленым глазом.

Поднявшись и кое-как приведя себя в порядок, вымыв волосы и почему-то наплевав на их укладку, она рассеянно подумала, что надо бы как-то этого, того. Надо было выходить из ступора, из квартиры, из дома. Что-то делать. Она всегда знала, что это всегда помогает, что это и есть – лекарство от всех болезней, душевных в том числе. Что чем дольше она сидит здесь и думает непонятно о чем, тем ей же хуже. Что всё это, конечно, из ряда вон и так далее – но теперь оно позади; она, Алиса, жива и даже здорова (синяки на шее не в счет), и, что бы это ни было на самом деле – оно закончилось. Правда, при этом назойливо крутилось в голове слово «якорек» и что-то, что говорила ей пепельноволосая девушка, чего Алиса так толком, конечно, и не поняла… И нет-нет, но накатывала обжигающей волной даже не мысль – тень не то предчувствия, не то ужаса, почему-то смешанного с чем-то еще, горячим и быстрым: а если?.. Если все – правда? Если все это не просто не померещилось, не чья-то злая шутка? А если, вдобавок, всё неспроста? И если они пришли в первый раз – смогут прийти и во второй?

Но об этом Алиса себе думать решила тоже запретить, запретить раз и навсегда, и чувство это, странное, не то новое, не то очень давно позабытое, горячее и терпкое, она мысленно била палкой по голове, стоило ему только высунуть голову над поверхностью алисиной души.

Она так и просидела дома целый день, перебиваясь яишницей и пельменями. Слонялась из кухни в гостиную, а оттуда в спальню, бессмысленно переставляла книги и безделушки на стеллаже, словно не зная, что же теперь предпринять.

И никак не хотела признаться самой себе: она ждала.

Она даже свет в гостиной так и не погасила, уходя глубокой ночью спать.

В понедельник Алиса пришла на работу в намотанной на шею «арафатке». Было жарко, было глупо – это в 25-то градусов тепла, в последнюю, теплую и мягкую, как лапы первого опьянения, неделю августа. Сова косилась на нее из-за своего стола, но ничего не говорила. Аж до самого обеда.

- Ты чего это? – не выдержала она, наконец. – Бурная ночь, что ли, с кем?

Алиса инстинктивно прижала ткань плотнее к шее. На секунду представила, какое будет у Совы лицо, покажи она ей всю эту красоту – пять совершенно отчетливых синяков в форме пальцев. Пальцев эльфа. Пальцев галлюцинации эльфа…

- Вроде того, - сказала она нехотя. Говорить все еще было больно.

Сова воззрилась еще более подозрительно.

- Не расскажешь?

Алиса вздохнула.

- Пока не готова. Не обижайся, - добавила она.

Сова отмахнулась – мол, какие обиды. Но посмотрела еще пристальней.

- Скажи только – все в порядке? Тебя никто не обидел?..

Алиса чуть прикрыла глаза. «Как тебе сказать», - начала было она про себя.

- Н-нет, - сказала она вслух и попыталась улыбнуться: - Немного острых ощущений получилось.

- А-аа, - многозначительно и как-то очень фальшиво протянула Сова, странно на нее глядя.

Алиса открыла на компьютере автокад, загрузила свой рабочий файл. Невидяще пялясь в экран, провела несколько линий на чертеже. Открыла и закрыла ведомость отделки. Странное оцепенение никак не хотело уходить. Она вдруг поняла, что работа, спасавшая ее ото всего и всегда, вызывает у нее едва ли не физическую тошноту…

Чего бы она только не отдала сейчас за возможность просто всё рассказать. Наверное, даже разрыдавшись в конце. По-настоящему, наконец, переживая тот страх, когда ее едва не задушили на собственной кухне. Жалея телевизора. Жалея немецкой кружки. Жалея себя. И снова и снова выспрашивая у Совы и у мироздания – каким разумным, понятным и, самое главное, реальным образом можно все это объяснить? Нужен ли ей психиатр, следователь, экзорцист? Что вообще дальше делать, кроме того, что притворяться, будто ничего не было?

Ведь день она делала вид, что работает. Сова делала вид, что все в порядке. А вечером, уже собираясь уходить, спросила:

- Точно не хочешь выпить?

Алиса вздохнула.

- А знаешь, - сказала она. – Наверное, хочу.

***