Чемпион

– Который в машине лежал.

Ответ я подготовил заранее:

– На машине мы по доверке катаемся. Я без понятия, где там что может лежать. Пистолет? Никогда не видел!

Цыганков усмехнулся:

– Еще скажи, что доверенность на «холден» Плаксе выписал штурман дальнего плавания. ТТ – китайского производства, стало быть, он его вместе с машиной из загранки привез.

– Не знаю, вам виднее. Но я никаких пистолетов в машину не клал, это точно.

– Из него ведь стреляли недавно. Не боишься, что трупик всплывет?

– Не боюсь.

– Снаружи ты пушку протер. А внутри? Забыл? На патронах и на магазине отпечатки остались. Как ты думаешь, чьи? Леньки Пантелеева? Твои!

– Почему? – тупо спросил я, уже понимая, что здорово лоханулся.

– Потому, что мы уже успели сравнить. Может, ты этого и не помнишь, но твоя дактокарта у нас с восемьдесят седьмого года имеется. А то, что на затворе и рукоятке все чисто – это нам только на руку. Не выйдет сказать, что ты пушку около дома нашел и вез сдавать в отделение.

Закончив тему с пистолетом, Цыганков продолжил ездить мне по ушам, демонстрируя, как много он знает о деятельности нашей бригады.

Знал он, такое ощущение, все.

Я морально скучнел и размышлял, кто же нас предал. Другим способом объяснить обилие и точность имеющейся у ментов информации было нельзя.

А еще я думал, что те восемь лет, которые были обещаны мне в начале допроса, сидеть все же придется. Даже если он сможет доказать только треть того, о чем говорил, этого хватит. И еще хорошо, что у нас срока не суммируются, как в Америке. По ихним законам мне бы светило не меньше тридцатника.

Если восемь отмерят – в каком я освобожусь? В девяносто девятом?

Неприятная перспектива…

И вдруг я понял, что никакого срока не будет.

Ну, то есть помучиться, конечно, придется, но выйду я значительно раньше.

На меня прямо озарение какое-то снизошло.

Не поверите, когда я скажу, чем оно было вызвано.

Обыкновенным носком.

Хлопчатобумажным.

Носков было два, и украшали они ноги Льва Валентиновича. Коротковатые узкие брюки, которые еще выше поддернулись, когда он перестал держать руки скрещенными на груди и засунул в боковые карманы, позволяли мне видеть эти шедевры советской легкой промышленности. Они имели самый что ни на есть совково-совдеповский вид. Бордовые, с черными ромбиками и вертикальными полосками зеленого цвета. Ингу такая расцветка повергла бы в шок. Даже для детской одежды это было бы перебором, а тут в них вырядился мент с майорскими звездами, который вознамерился меня засадить.

Один носок был натянут как следует, а у второго, на правой ноге, резинка ослабла, и он сполз на ботинок, обнажив бледную щиколотку.

Я успокоился моментально.

Наклонив голову, будто слова Цыганкова проникли мне в самую душу и вызвали тяжкие размышления о раскаянии и явке с повинной, к написанию которой он меня ненавязчиво пытался склонить, я глазел на нижние конечности оппонента и чувствовал: ничего у него не прокатит.

3

Мне предъявили обвинение в хранении пистолета, Плаксе – по двести девятой статье, о которой говорил Цыганков. Нас арестовали и, продержав трое суток в камере на Литейном, одним автозаком переправили в «Кресты».

По нашим делам Пучковский шел свидетелем. Он якобы твердил, что ничего не видел и не знает, его пугали уголовной ответственностью за ложные показания. Ничего не добившись, привлекли за неповиновение при задержании и отпустили.

Мне это не нравилось…

Я продолжал думать, кто из наших стучал Цыганкову и было ли наше задержание дурацкой случайностью или хитро разработанным планом. В план я не верил, но объем сведений, которым располагал Цыганков, заставлял сомневаться в любых логичных предположениях.

Он приходил ко мне все три дня, в разное время, и мы подолгу беседовали. Я не совсем понимал, чего он хочет добиться. Складывалось ощущение, что он присматривается ко мне, готовясь принять какое-то важное решение. Важное, в первую очередь, для него самого.

– Ты последнее время много работал, – сказал он мне вечером накануне отправки в «Кресты». – Ковал материальную базу для светлого будущего. Теперь как следует отдохнешь. Подумаешь об ошибках…

– Я не хочу отдыхать. У меня много дел.

– Никто не хочет. Сейчас время такое: пропустишь день – потом не наверстаешь. Так вот, об ошибках. Это правильно, что вы собрались в бригаду. Поодиночке не выжить. Но вы слишком замкнулись в себе. Слишком сильно поверили, что можете все. В этом ваша основная ошибка. Нельзя замыкаться. Надо шире смотреть.

Я не понял, что он хотел этим сказать. Появилось ощущение, что я не заметил намека, который он сделал. Намека на что?..

Через несколько дней меня посетил адвокат. Это был какой-то дальний родственник Кушнера. В сталинские времена он начинал работать в прокуратуре, а выйдя на пенсию, стал защитником.

– Как устроились, Константин Андреевич? Если что-то не так, я могу посодействовать, чтобы вас перевели в другую камеру.

– Спасибо, у меня все нормально.

Я машинально отвечал на вопросы и думал, насколько можно с ним быть откровенным.