Чемпион

– Мишенька просил передать, что он успешно справляется со всеми делами и предпринимает все возможные и невозможные меры для вашего освобождения.

Я принял решение. В конце концов если никому не верить, то можно свихнуться. А Кушнер меньше других подходит на роль предателя. В том числе и потому, что об истории со сломанной рукой Пучковского он знал только в самых общих чертах, без подробностей, которыми щеголял Цыганков.

– Есть один мент… Надо повнимательнее присмотреться. Может, удастся найти с ним общий язык?

Глава двадцать вторая. Важней всего погода в «доме»…

1

В камере нас было четырнадцать человек. Ни одного представителя воровского движения, ни одного старого засиженного уголовника – в основном молодые ребята из спортсменов, арестованные в первый раз. Многие из них мне были знакомы. Почти все – моего возраста или младше. Старше оказался только один – ровесник и хороший знакомый Мастера Павел Павлович, прозванный Стержнем. Я несколько раз видел его еще до армии, когда Мастер брал меня на съемочные площадки фильмов, в которых занимался постановкой трюков. В отличие от Мастера Стержень боевые искусства не преподавал, хотя владел ими тоже неплохо. Он тяготел к богемной жизни. Подрабатывал каскадером, снимался в эпизодических ролях, участвовал в создании каких-то сценариев, в концертах бардовской песни. Мастер говорил, что они познакомились на военной базе в Юго-Западной Африке, где вместе проходили срочную службу.

Порядки в «доме» сложились достаточно демократичные и справедливые. Но мелкие конфликты из-за бытовых вопросов вспыхивали регулярно. Стержню стоило больших усилий их успокаивать.

– Не представляю, как ты справляешься, – сказал я.

– Справляюсь… Кому-то ведь надо за порядком следить? Когда на зону уйду, оставлю тебя вместо себя.

Стержень ждал суда, который должен был начаться со дня на день. Его обвиняли в убийстве. Он был уверен, что получит не меньше десятки, и относился к этому философски. Глядя на него, и я заряжался спокойствием и уверенностью.

В середине декабря ему передали с воли записку. Прочитав, он подозвал меня:

– Мастер привет передает.

– Он вернулся?!

– Вернулся. Конечно, у него возможности не те, что были раньше, но он постарается помочь. Хотя, – Стержень пристально посмотрел на меня, – мне кажется, он немного разочарован. Он тебя готовил не к тому, что получилось.

От Инги регулярно приходили передачи и письма. Она писала, что ребята ей помогают и что они с Артемом ждут моего возвращения. Свидания нам не давали. Несколько раз она приезжала с Кушнером на набережную перед «Крестами», и я мог увидеть ее. Мы махали руками, она посылала воздушные поцелуи и что-то кричала. Однажды повезло, и я услышал: «Я люблю тебя!».

– Жена у тебя настоящая декабристка, – заметил Стержень. – А вот моя подала на развод сразу, как меня посадили. Хотя, может, она и права?

После возвращения из армии в моих отношениях с Ингой наступил тяжелый период. За два года в жизни каждого из нас случилось слишком много событий, и мы пережили их поодиночке, что не могло не сказаться на чувствах. Пришлось выстраивать отношения заново. Не один раз я думал, что ничего путного у нас не получится, и готовился начать разговор о разводе. Но потом все как-то образовалось, и когда я признался Инге в своих несостоявшихся планах, мы вместе посмеялись. Оказывается, она тоже задумывалась, стоит ли нам продолжать совместную жизнь. Кстати, известие о том, что у нас вряд ли будут новые дети, вызвало у Инги совсем не ту реакцию, которой я опасался:

– Господи, представляю, как тебе было больно! – Сперва я не хотел говорить, что получил травму, думал сослаться на какое-нибудь заболевание, но Инга разбиралась в медицине и могла разоблачить мою неумелую ложь. – Я даже представить этого не могу… Но ты знаешь, я давно сама начала думать, что нам не стоит пока торопиться. Главное, Артема на ноги поставить. Тетя Ингрид говорит, что перестройка может плохо закончиться. Все делается непродуманно, и никто не готов к таким переменам.

– Твоя тетя, конечно, великий политик…

– А потом, может, разрешат лечиться за границей, и можно будет как-то… Или наши врачи что-то придумают…

В камере я подружился со Степой Саратовым. Саратов – это была его фамилия, а не кличка, как думали многие.

Степа высоким ростом, телосложением и даже чертами лица напоминал Берестнева. Только если Берестнев производил впечатление человека, который даже в спокойном состоянии может взглядом поджечь БТР, Саратов казался добродушным и немного тугодумистым увальнем. Этаким медведем, которого нужно очень долго дразнить, прежде чем он поднимется и разнесет весь лес к чертовой матери.