Чемпион

Телятников и Кузякин в тренировках не принимали участия, им досталась высокая честь заниматься хозяйственными работами и стоять дневальными по казарме. Мы с Лысенко были освобождены от нарядов, а с течением времени заимели и некоторые другие поблажки. Пропускали занятия по строевой подготовке, а если чувствовали усталость, могли подремать днем или ложились спать, не дожидаясь вечерней поверки. Максим и Антон смотрели на нас с возрастающей ненавистью. От подъема до отбоя, а нередко и по ночам, они «шуршали» по всей территории части, выполняя указания старослужащих. Если к ним докапывался кто-нибудь из предыдущего осеннего призыва, они иногда отказывались или пытались как-нибудь обмануть, но результат все равно был один, и постепенно дошло до того, что любую команду кавказцев они выполняли беспрекословно. Пару раз я пытался вписаться за них, потом бросил. Пока сами не захотят дать ответ, помогать бесполезно. Да если и захотят – поздно уже, время ушло. Поначалу, наблюдая за их мучениями, я чувствовал какую-то жалость. Потом перестал, своих заморочек хватало. Но когда Лысенко, встав утром, небрежно приказал Телятникову застелить его койку и пошел умываться, я не сдержался.

Мы с Лысенко полаялись. Будь мы не в казарме, и не наблюдай за нами из коридора десяток ухмыляющихся кавказцев, я бы ему, наверное, врезал. Не за Телятникова, который даже не подумал сказать Лысенко «Пошел на х…» – за себя. Слишком наглая рожа была у Андрея, слишком презрительно он цедил сквозь зубы слова. Но я не врезал, и он спокойно отправился чистить зубы и бриться.

– Не трогай кровать, – сказал я Телятникову и сам пошел к умывальнику, кипя от злости и чувствуя, что продолжу разговор с Лысенко в более удобной обстановке.

Когда я вернулся, Телятников и Кузякин вылизали весь наш кубрик. Заправили кровать не только Андрея, но и сержанта Бальчиса, который как ушел куда-то посреди ночи, так до сих пор и не появился. Только моя кровать оставалась разобранной, а колченогая тумбочка, из которой я доставал умывальные принадлежности, стояла несколько криво, выбиваясь из общей, выровненной строго по нитке, безукоризненной линии.

Я посмотрел на Телятникова:

– Я же тебе говорил…

– Да ладно, Кость, мне что, сложно? Тем более для своего…

Я сел на кровать, бросил в тумбочку мыло и футляр с зубной щеткой, скомкал в руках полотенце. Дал ногой по дверце тумбочки так, что она хлопнула и отскочила, а из петли вылетели два шурупа.

– Слушай, Максим! Вот представь: если у тебя будет возможность убить меня или Лысенко, и тебе ничего за это не будет, ты кого из нас грохнешь?

– Как это?

– Да вот так, очень просто! Я буду валяться пьяный в траве у забора… Ночь, никого рядом нет, а у тебя в руке нож или кувалда.

Телятников испуганно замотал головой, сделал непонимающее лицо и выскочил в коридор.

И тут же залетел обратно в кубрик, сопровождаемый треском рвущейся материи и звуком смачного пендаля: из умывальника возвращался Низам, а Максим, торопясь уйти от меня, чуть не отдавил ему ногу.

– Ну вот… – Телятников осмотрел разорванную майку, а потом принялся выворачивать голову, чтобы разглядеть мокрый отпечаток кроссовки Низама на своей заднице.

Вместо Лысенко мне пришлось разговаривать с Савчуком. Он сам подошел ко мне и начал без предисловий:

– Тебя ведь один раз предупреждали? Ты не понял? Ты что, такой тупой или только прикидываешься? Смотри, будет хуже!

Я указал пальцем на вертевшегося неподалеку Лысенко:

– Это тебе мальчик пожаловался?

– Слушай, Ордынский, ты же умный пацан. Ну какого хрена ты нарываешься? Думаешь, до соревнований Пекуш тебя тронуть не даст? Черта с два! Как надо будет, так и сделаем. Не веришь? А зря! Был тут один крутой, который не хотел жить, как все. Знаешь, что мы с ним сделали? Трахнули в жопу и загнали под шконку. Так и прожил там до самого дембеля. По ночам мыл все четыре казармы и портянки стирал. В столовую ходил со своей проколотой ложкой и миской. Когда увольнялся, офицеры его до автобуса проводили, чтобы целым уехал. А мы на следующей остановке его из автобуса вытащили. Деньги отобрали, форму всю изрезали и в таком виде отправили в Махачкалу. Он там неделю ошивался на вокзале, педикам задницу подставлял, чтобы на билет заработать. Не боишься, что с тобой то же самое сделают?

– Кто, ты, что ли? А ты попробуй! Даже если вы на меня толпой все навалитесь, у вас хрен что получится! И еще: если чего-то начнется, я тебе первому шею сверну. А потом займусь остальными…

Мы посмотрели друг другу в глаза. Савчук не выдержал, сплюнул в сторону и, круто развернувшись на месте, ушел.

Со стороны могло показаться, что он выиграл словесный поединок.

3

В начале августа, в одно из воскресений, меня все-таки поставили дневальным по казарме.

Дежурство сдавал дагестанец из второго взвода. Он протянул мне нарукавную повязку, но я отрицательно покачал головой:

– Смотри! – на полу умывальной комнаты блестели лужи мыльной воды, в предбаннике осталась грязь от сапог, коридор тоже требовалось как минимум подмести. – Я, что ли, за тебя убирать должен?