Чемпион

Мы должны были еще кидать гранаты, но Бальчис, критически осмотрев нашу четверку, велел грузиться в машину:

– Еще себе ноги поотрываете… Хватит и так, все равно воевать не придется.

– А если придется? – Телятников впервые почувствовал себя человеком.

Сержант насмешливо посмотрел на него:

– Я думаю, тебе воевать лучше не стоит. Все, шагом марш в машину!

Принятие присяги прошло быстро. По причине отсутствия в нашей части знамени церемония была укороченной. Мы выстроились на плацу короткой шеренгой и поочередно выходили к Пекушу и командиру части майору Менялову. Пекуш выдавал тяжелую папку с текстом присяги, мы зачитывали его, выслушивали пожелания от командиров и возвращались в строй. Мне Пекуш еще раз сказал:

– Я очень рассчитываю на тебя. Не подведи! – и пожал крепко руку.

В нашей шеренге я стоял слева, как самый маленький по росту. Правофланговым был высокий Телятников. Глядя, как он держит на груди автомат, я вдруг подумал: если бы ему дали патроны, он бы, на пару с Кузякиным, изрешетил всех обидчиков и подался в бега.

После присяги нам было положено увольнение, но в город нас, конечно, не отпустили:

– Все равно у вас денег нет, – сказал Бальчис. – Так что сидите в казарме. Кому хочется, после торжественного обеда может лечь спать до самого ужина.

Сам он переоделся в «парадку» и вместе с Пекушем уехал в Махачкалу.

Я чувствовал себя немного подавленным, как ребенок, который в новогоднюю ночь нашел под елкой вместо подарков открытку с пожеланиями хорошей учебы. Пусть мое мнение об армии изменилось, но все равно я считал, что день принятия присяги – это праздник, который должен запомниться. Даже обед, который Бальчис назвал торжественным, отличался от обычного только пачкой печенья, которую раздатчик выдал мне, пояснив: «Это на всех».

После обеда нас позвал солдат-почтальон и вручил первые письма. Получили все, кроме Телятникова. Он растерянно моргал и спрашивал:

– А мне точно нет? Может, там фамилия неразборчивая?

Лысенко получил в письме деньги. Все видели, как он скомкал и убрал в карман зеленую трехрублевку. И у всех, наверное, мелькнула мысль, что он позовет нас в чайную, где на трешку можно до упаду нажраться пирожными и лимонадом. По крайней мере у Кузякина такое ожидание было написано на лице очень четко. Но Андрюха молча вышел из кубрика, а через пару минут мы увидели, как они с Савчуком спешат к стеклянному павильону, на крыльце которого курили и зубоскалили сытые кавказцы и таджики из ВМО. Часть из них была в парадной форме и поглядывала на часы, чтобы не прозевать автобус до города – их отпустили в увольнение по случаю субботнего дня.

– Чмо, – скривился вслед Лысенко Кузякин. – Надо ему сделать «темную».

– Говорят, в «чепке» можно в долг взять, – вздохнул Максим.

– Нам не дадут. Кость, не знаешь, когда зарплата?

– Бальчис говорил, на той неделе.

– Семь рублей – это разве деньги? Тем более рубль сразу забирают на подшиву и ваксу. Я в Москве меньше червонца за вечер не тратил.

– Хорошо ты жил, – опять вздохнул Телятников.

– Да, неплохо. Ничего, и здесь осенью все наладится. А уж как я через год оторвусь! Посмотришь, как у меня молодые будут шуршать. Я им, бл…дь, все припомню!

– А если пришлют одних черных?

– Не должны, – неуверенно ответил Кузякин, устраиваясь на кровати, чтобы заново перечитать письмо своей девушки. – Хоть кто-нибудь-то будет из русских! Был бы кто-нибудь из Самарканда – вот я бы ему показал!

По коридору к выходу из казармы прошаркал Низам. Он посмотрел на нас с волчьей ухмылкой, и под его взглядом Телятников сжался, а Кузякин сделал такое сосредоточенное лицо, как будто письмо от девушки было написано на японском.

Я наконец вскрыл свои конверты.

Мать больше задавала вопросы, чем рассказывала о себе. У нее все по-старому, все нормально. А как я? Как товарищи, из каких они городов, много ли женатых кроме меня? Сильно устаю на тренировках?

Письмо Кушнера по форме напоминало отчет. Он перестал тренироваться, но нашел хорошую работу, которую удается совмещать с учебой в институте. Ингу видит почти каждый день и помогает ей, чем только может. По слухам, Мастер собирается ехать в Китай, в монастырь Шаолиня, в командировку по линии Госкомспорта. Якобы собираются форсированными темпами развивать в стране восточные единоборства, в ближайшее время снимут запрет на карате. Когда отслужу, мне будет, где развернуться. Может, я стану абсолютным чемпионом Ленинграда по карате или каким-нибудь боям в смешанном стиле…

Инга написала немного. Любит, скучает. Чувствует себя хорошо, доктор говорит, что беременность протекает без осложнений и все будет в порядке. Волнуется, конечно. Не за себя – за меня. Как я там? Трудно? Когда наш ребеночек подрастет, он будет гордиться, что у него такой героический папа.