Чемпион

В конце письма Инга сорвалась. «В моей жизни, – написала она, – уже был один настоящий мужчина. Он тоже пошел служить в армию. Я боюсь таких совпадений… Ты там себя береги, обещаешь? Помни, ты нам нужен живым и здоровым. Постарайся ни с кем не драться, лучше уступи. Главное, чтобы уже меньше чем через два года мы тебя обняли целого и невредимого… Миша говорит, что можно будет приехать к тебе в гости. Если получится, мы приедем обязательно. Доктор говорит, что мне можно пока путешествовать… Из вашей части в Афганистан не посылают?»

Я сел писать ответ. Написал, что как себя вести, я разберусь сам, а мысли о приезде ко мне пусть выбросит из головы. Еще ее мне здесь не хватало! Вот дадут отпуск, тогда и увидимся.

Получилось очень резко и коротко. Я разорвал и взял новый лист. Потом еще один. Третья попытка мне показалась успешной и, пока написанное не разонравилось, я поспешно заклеил конверт и пошел опустить его в ящик.

После этого я решил немного прогуляться по территории части. Она казалась вымершей. Толпа перед чайной рассосалась, на дверях бани, где еще недавно отдельно от всех мылись старослужащие кавказцы, появился замок, даже часовой перестал мерить шагами дорожку вдоль складов и укрылся где-то, чтобы покемарить. Только на офицерской половине шла какая-то жизнь. Дымились два или три мангала, дети играли и катались на велосипедах, иногда заруливая на плац, чтобы выписать там сложные восьмерки между колдобинами и попробовать езду на одном колесе. Многие офицеры занимались своими машинами: лежали под днищем, ковырялись в моторе или, присоединив к колонкам длинные шланги, отмывали пыльные кузова. Смотреть на такую гражданскую жизнь было слишком тоскливо. Возникало дурацкое ощущение, что я навсегда обречен ходить в сапогах, без копейки в кармане, голодным и подозрительным.

Я хмыкнул, вспомнив услышанный от Бальчиса стишок: «Все мы еще придем домой, ребята, и будут нам светить издалека не звезды на погонах у комбата, а звезды на бутылках коньяка».

Сколько мне еще осталось? Дней 680—700? Дембель неизбежен, как крах мирового империализма. Но пока существует империализм, дембель в опасности.

– Алёша!

Это звали меня. Среди таджиков из ВМО были несколько человек, которые относились ко мне с определенной симпатией. Видимо, их призвали служить из какого-то совсем дикого аула, потому что они никак не могли усвоить мое настоящее имя и упорно называли Алёшей. Впрочем, «Алёшами» для них были и Кузякин с Телятниковым, только произносилось это с презрительным выражением на лице и обязательным сплевыванием сквозь зубы.

– Алёша!

Я обернулся. С крыльца караульного помещения мне махал один из этих таджиков. Он отличался крайне маленьким ростом и достойной пиратского главаря свирепой физиономией. Он несколько раз спрашивал о Ленинграде и недоверчиво цокал языком, когда я пытался ему объяснить, что такое белые ночи.

– Иди сюда! – в данном случае это была не грубость, а вежливое приглашение.

Я подошел, мы поздоровались.

– Как дела? Хорошо, да?

– Нормально.

– Хорошо, да? Хочешь смотреть?

Я подумал, что он предлагает осмотреть караульное помещение, в котором мне не доводилось бывать, и кивнул. Но вместо этого мы поднялись по узкой внутренней лесенке на крышу.

Она была покрыта толем, который на солнце расплавился и лип к сапогам. Со всех сторон по краю крыши лежали мешки с песком, накрытые маскировочной сеткой. В мешках были проделаны амбразуры. Перед амбразурой, обращенной в сторону ДОС, сидел на корточках таджик в расстегнутом кителе. В руках у него был бинокль. При нашем появлении он сделал недовольное лицо, но «пират» что-то гаркнул ему по-таджикски, и тот безропотно отдал бинокль и спустился по лестнице вниз.

– На, смотри, – «пират» улыбнулся и протянул мне бинокль.

Я не понял, куда надо смотреть. Тогда он за руку подвел меня к амбразуре и рукой указал направление.

Я увидел Оксану. Она загорала во дворе своего дома. Лежала на раскладушке около белоснежного «мерседеса», и открытая дверь машины отбрасывала тень на лицо. На ней был крошечный желтый купальник. Бинокль давал превосходное увеличение, так что я мог рассмотреть все в мельчайших подробностях. Словно чувствуя, что я за ней наблюдаю и желая подразнить, Оксана перевернулась на живот и расстегнула бюстгальтер. Полежав спокойно не больше минуты, она встала на колени и потянулась, как кошка. Потом поправила волосы и взяла из машины бутылку «пепси-колы». Выпрямилась и, запрокинув голову, стала пить.

В ее двор зашел лейтенант Бегунцов, командир третьего взвода. Они о чем-то поговорили, при этом он стоял прямо перед ней и улыбался, а она опять принялась поправлять волосы и совершенно не стеснялась своей обнаженной груди. Он подал руку и помог ей встать с раскладушки, после чего они прошли в дом. Бегунцов перекрыл сектор обзора, и я не смог разглядеть грудь Оксаны.

– Хорошо, да? – захихикал «пират».

«Мерседес» стоял с открытой дверью, на раскладушке яркой полосой желтел бюстгальтер. Я опустил бинокль и вздохнул.

– Хорошо, да? – «пират» толкнул меня в бок.