Чемпион

– А куда было деваться? Ты бы тоже постирал, если б тебя так прижали. Только тебя почему-то не трогают. – Последняя фраза была сказана с искренней злобой.

Прапорщик подошел и ткнул пальцем в самый большой синяк Антона:

– Откуда это?

– Упал.

– Точно? Больше не падай. Еще раз увижу – Пекушу расскажу, он тебе объяснит политику партии. – Прапор развернулся и вышел на улицу.

Пока мы поливались прохладной водой и натирались рваными мочалками, солдат-банщик выложил для замены чистое белье и портянки. Хватило всем кроме одного таджика, появившегося в бане отдельно от строя, с большим опозданием. Он принялся лаяться с банщиком, но портяночный лимит оказался исчерпан, и банщик, перейдя с искаженного русского на какой-то понятный им двоим язык, кивнул в нашу сторону. Опоздавший подошел к Кузякину, только-только прикрывшему свои синяки свежей майкой, взял со скамьи его портянки, а взамен бросил ему под ноги свои – насквозь потные, дырявые, сплошь покрытые коричнево-серыми пятнами. Антон их машинально поймал и спросил:

– Ты чего?

Не отвечая, опоздавший с достоинством удалился на свое место. Пока он раздевался и вынимал из пакета принесенные с собой мочалку и мыло, можно было десять раз к нему подойти и устроить разборку. Но Кузякин только стоял и держал в руках грязные тряпки. Я подумал, что он не хочет затевать драку и ждет, когда его обидчик уйдет в душевую, чтобы совершить обратный обмен. Однако и этого не произошло. В сопровождении банщика опоздавший отправился мыться, а Кузякин как стоял, так и продолжал стоять, теребя вонючую обновку. По-моему, он злился на то, что я оказался свидетелем инцидента. Не будь рядом меня, Кузякин бы проглотил оскорбление, а если бы я потом спросил, где он взял такое дерьмо, ответил бы, что новых портянок ему не досталось, и придется еще неделю наматывать старые.

– Ну, вы долго? – в раздевалку заглянул Телятников, который первым собрался и давно ждал нас на улице.

– Сейчас придем. – Кузякин посмотрел на меня. Описать его взгляд я не берусь. В нем перемешались и злость, и отчаяние, и надежда… Мне стало противно. Я застегнул ремень, поправил китель, пригладил мокрые волосы. Только после этого ответил:

– Иди и швырни это говно ему в морду. А еще лучше – затолкай в глотку и заставь извиниться.

– Он же на год старше нас.

– Ну и хер с ним. Чего теперь, в жопу его целовать?

– А потом они всей толпой… – Кузякин опустил руки. Коснувшиеся пола грязные портянки выглядели, как флаги о капитуляции.

Мне захотелось ударить его. Мне захотелось колошматить его, заставляя летать от стенки до стенки и кричать «Проснись!» до тех пор, пока он не почувствует себя человеком. Или этого не случится, хоть ты его в землю вгони?

– Чего, Тоша, с той бабой было попроще?

– С какой?

– Которую вы на крыше по кругу пустили. Ты себя тогда крутым чувствовал? Вспомни, каким крутым был тогда, иди и набей морду этому чебуреку. Ты же москвич! Не стыдно позорить столицу? А еще борьбой занимался…

– Я не могу, – вздохнул Кузякин и сел на скамейку.

Я взял полиэтиленовый пакет, в котором опоздавший принес банные принадлежности. Используя его, как перчатку, я выдернул из вялых рук Кузякина портянки и зашел в душевую.

В первый момент я остолбенел. Видимо, от сексуального голодания в первый момент мне померещилось черт знает что. Оказалось, банщик просто натирал спину своему опоздавшему земляку, который стоял перед ним, наклонившись и упираясь руками в колени. При моем появлении оба подняли головы.

– На! – я швырнул портянки вместе с пакетом.

Получилось удачно, тряпки повисли на плече опоздавшего. Он оторопело смотрел, как они намокают, и не торопился их снимать.

Я плотнее закрыл за собой дверь.

– Хотите подраться?

Я чувствовал себя злым и веселым. Я знал, что драки не будет. Схватка выиграна еще до начала. Как говорил Мастер, лучший меч – тот, который никогда не покидает своих ножен.

Они зарычали и что-то заговорили наперебой. Я ответил известным жестом с согнутым локтем. Банщик бросил в меня кусок мыла. Я легко уклонился, мыло ударилось в дверь и отскочило мне под ноги. Я зафутболил его в грязный угол у водостока, развернулся и вышел.

Телятников и Кузякин стояли на улице. Им хотелось узнать, чем все закончилось, но я не стал удовлетворять их любопытство. Не оборачиваясь, я прошел мимо них, направляясь к казарме.

Во время ужина, только я расправился с куском вареной рыбы и картофельным пюре и собрался пить чай, ко мне подошел какой-то кавказец:

– Тебя зовут.

– Кто зовет?

– Там. – Он указал рукой за спину.

Я обернулся и увидел Низама. Он сидел за своим отдельным столиком и смотрел на меня, медленно помешивая ложкой в алюминиевой кружке.

– Чего ему надо?

Кавказец цокнул языком и неодобрительно покачал головой, после чего ушел, не ответив. Кузякин и Телятников сидели с бледными лицами. Лысенко, глядя перед собой, невозмутимо прихлебывал чай. Бальчис и Савчук, покончив с едой – почти все на их тарелках осталось нетронутым, встали и вышли на улицу.