Чемпион

Я сдал вступительный экзамен по специализации, но провалился на сочинении. Я знал, что не обладаю литературными талантами, но никак не ожидал, что моя работа будет признана худшей на всем вступительном потоке. Мелькнула мысль, что это чьи-то интриги. Но чьи? Разве что Холоновского, об истории с которым я начал уже забывать. Мог он повлиять на решение приемной комиссии? В принципе, наверное, мог. Но зачем ему это нужно? Он имел возможность испортить мне жизнь более основательно, нежели договариваться с кем-то о двойке за сочинение и хихикать издалека, наблюдая, как я опечален. С нашей встречи прошел уже целый месяц, и за это время Холоновский не предоставил ни одного повода упрекнуть его в несоблюдении договоренностей.

Пока ехал из института домой, успокоился. Инга встретила меня на остановке:

– Ну как?

– Родина ждет… – Я уже принял решение, что пойду в армию. Тем более что недавно разговаривал с сослуживцем отца, Виктором Николаевичем Колыбановым, и он говорил про экспериментальную спортивную роту под Махачкалой, в которою мог бы пристроить меня. «Вообще-то призыв уже закончен, но есть всякие спецнаборы. Пользуйся, пока я при власти! Тем более если уйти сейчас, а не дожидаться осеннего призыва, то служить придется на несколько месяцев меньше: заберут в конце июля, а уволят не позднее мая. Чувствуешь выгоду? А если зарекомендуешь себя с положительной стороны и скажешь командиру, что собираешься заново поступать, то тебе не только блестящую характеристику выдадут, но и уволят первым приказом, чтобы успел к экзаменам подготовиться. И не забывай, что у отслуживших при поступлении льгота: меньший проходной балл. Да и в приемной комиссии к настоящим мужикам, как ты сам понимаешь, относятся лучше…»

Инга попыталась меня отговорить, но я не слушал ее аргументов. Как не слушал и Кушнера, который вторил ей неуверенным голосом и робко призывал меня не совершать глупостей. Очередное сравнение с Добрыниным вывело меня из себя. Я взорвался, накричал и буквально выставил Кушнера за порог. Когда я остыл, Инга сказала:

– У нас будет ребенок.

– Что? Это точно?

– Нет, приблизительно! Но тебе, как я понимаю, он совершенно не нужен.

– Это еще почему?

– Потому что ты только о себе думаешь. Вместо того чтобы заниматься семьей, ты захотел поиграть в солдатики. Или теперь ты изменишь решение?

– Нет.

– Почему?

– Потому что я не хочу делать то, чего потом буду стыдиться.

– Господи, какой ты дурак!

Благодаря кушнеровским родственникам наш брак зарегистрировали в районном ЗАГСе без очереди. Свадьбу отметили в «Сказке». Гостей было мало. Иногда я перехватывал направленный на Мастера взгляд Инги. Если бы взглядом можно было убить, у нее бы это получилось.

Холоновский каким-то образом узнал об этом событии и прислал в подарок дорогой столовый сервиз. Открытку с поздравлениями я разорвал, но разбить сервиз не позволила Инга. Наверное, я плохо старался – все-таки Холоновский был чем-то мне симпатичен, и чем больше времени проходило со дня нашей встречи, тем спокойнее я к нему относился.

А через неделю я уже трясся в плацкартном вагоне, пил водку и вместе со всеми орал, что мы покажем Кавказу, что такое настоящий русский характер…

2

Из карцера меня выпустил Пекуш. Был вечер вторника, уже начинало темнеть. Командир взвода смотрел, как всегда, немного насмешливо.

– Куда меня теперь, на «губу»? – спросил я, выходя в хозяйственный дворик.

– «Губа» подождет. Пошли, поговорим.

Он отвел меня в штаб. Я был здесь впервые. В длинном пустом коридоре оказалось неожиданно громкое эхо. Я взглянул на стенд «Боевой путь нашей части». Оказалась, в годы войны она была пехотным полком и почти дошла до Берлина.

Пекуш отпер дверь и пропустил меня в маленький кабинет. На письменном столе горела лампа под зеленым абажуром и лежала порванная книга в жесткой обложке. Я заметил название: «Современный албанский детектив».

Пекуш указал мне на жесткий стул перед столом, а когда я сел, прислонился к широкому подоконнику и скрестил на груди руки.

– На хрена ты из казармы сбежал, когда был дневальным?

– Так получилось.

– Жена приезжала? Зачем было бегать? Подошел бы ко мне, я бы дал увольнительную.

– Вас не было.

– Вот так всегда с вами! Подождать, что ли, было нельзя? Что за спешка? Между прочим, командир всерьез хотел законопатить тебя на гауптвахту.

Пауза, которой Пекуш сопроводил это фразу, очевидно, подразумевала, что только благодаря его своевременному вмешательству я избежал сурового наказания.

Я пожал плечами:

– Ничего, как-нибудь пережил бы.