Чемпион

Пекуш скрипнул зубами:

– Какое?

– Вот. – Я подал ему написанный ночью рапорт об отправке в Афганистан.

Прочитав, Пекуш скривился:

– Романтики захотелось? Интернациональный долг спешишь выполнить?

– На долг мне плевать. Лично я ни у кого ничего не одалживал. Просто надоело здешнее блядство… Извините за прямоту.

– У тебя ж ребенок на носу! Ты подумал об этом?

Я промолчал. Пекуш повертел мой рапорт в руках, положил на колено и придавил ладонью. Бумага помялась. Что ж, напишем новый…

– Я выиграю для вас эти соревнования, а потом прошу меня отпустить.

– Уверен, что выиграешь? – Пекуш посмотрел на меня как-то странно. Я не понял его взгляд и тон, которым был задан вопрос.

– Постараюсь.

– Что ж, хорошо. – Пекуш встал и убрал рапорт в карман. – Вот после соревнований и поговорим. Может, ты еще передумаешь. Соревнования, кстати, перенесли. Они начнутся через две недели. Так что времени на подготовку у тебя не осталось.

– Я справлюсь…

До начала соревнований я жил в санчасти. Ни Пекуш, ни Смеляков не настаивали, чтобы я вернулся в казарму. Я самостоятельно тренировался, ходил в столовую и менял у банщика белье.

Вообще вокруг меня образовался какой-то вакуум. Кавказцы как будто не замечали меня. Бальчис при встречах многозначительно хмыкал и поджимал губы. Низам иногда смотрел из-под мохнатых бровей с затаенной усмешкой, как будто видел впереди меня яму, которую я не замечал и в которую должен свалиться.

Забрав из кубрика свои вещи, я в казарму больше не заходил, так что Телятникова и Кузякина видел только в столовой, да иногда мимоходом где-нибудь на территории части. В столовой Телятников сидел за отдельным столом, пользуясь ложкой с проткнутым черенком и алюминиевой миской, которую носил с собой. При мне никто его ни разу не тронул, но он вздрагивал всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо, и втягивал голову в плечи, если чувствовал на себе взгляды. Я не представлял, как он продержится до конца срока службы. Может, привыкнет?

Один раз он сам подошел ко мне, когда я занимался на турнике. Смотрел, как я подтягиваюсь и «кручу солнце» и, дождавшись перерыва, сказал:

– Я слышал, ты написал рапорт. Может, мне тоже?..

Я внимательно посмотрел на него и ответил:

– Не надо.

Мне было морально тяжело с ним общаться. Возникало какое-то дурацкое чувство, как будто я был виноват в обрушившихся на него бедах. Наверное, я поэтому и не спросил, что он видел и слышал в то утро.

Впрочем, что он мог сказать нового? Все было и так более-менее ясно. Разговаривать следовало не с ним, а с Низамом. Я отчетливо представлял, а однажды увидел во сне, как допрашиваю дагестанца. Я готовился к этой встрече. Он по-прежнему почти каждую ночь шастал мимо санчасти. Иногда его на шоссе ожидала машина, он уезжал и возвращался через три-четыре часа, веселый и пьяный. А иногда пешком шел в поселок и отсутствовал до утра. Организовать нашу встречу было проще простого. Я даже присмотрел место, где можно было закопать труп, и нашел на чердаке медсанчасти лопату. Единственное, чего я боялся – что его уволят в запас сразу после приказа, то есть еще до начала соревнований. Но однажды я случайно услышал разговор двух офицеров из штаба и успокоился. Увольнения планировалось начать не раньше середины октября, и в первые партии Низам не попадал. Значит, все идет по моему плану.

Правда, иногда у меня возникало предчувствие, что у меня ничего не получится…

Оксана приходила ко мне каждый день. Наши встречи были короткими, но запоминающимися. По опыту она превосходила меня многократно, и всякий раз удивляла чем-то новеньким. О некоторых вещах я даже не слышал. Однажды она немного разоткровенничалась:

– Больше всего я люблю, когда мужчин двое. Только они почему-то всегда друг друга стесняются.

– А у тебя что, часто бывало с двумя?

– Бывало и больше. – Она рассмеялась. – А что? Никак, ты ревнуешь? Или заразы боишься? Так СПИДа в наших краях еще нет, а от всего остального я знаю, как защититься.

– А с Бегунцовым у тебя что-нибудь было?

– Ну, не нахал ли?

– Кто?

– Ты! Приличной девушке такие вопросы не задают, приличная девушка от них должна покраснеть и начать заикаться… Ну, было, и что? Могу больше сказать: у меня и с Бальчисом было. Недавно совсем. А как ты появился, я ему дала от ворот поворот. Поэтому он теперь такой мрачный и ходит. Не замечал?

– Нет.

– А я думала, может, вы даже из-за меня… поругались.

– Тебе бы это было приятно?

– Это любой женщине нравится.

Мы лежали в моей палате под одеялом. Одежда Оксаны висела на спинке кровати. Из кармана форменной рубашки выглядывала бело-зеленая пачка «Мальборо». Я потянулся за сигаретами.

– Мне достань тоже, – попросила Оксана. – А вообще не начинал бы ты курить. Если бросил когда-то дурную привычку, зачем возвращаться?

Мы закурили. Из обрывка газеты я соорудил пепельницу. Оксана приподнялась на локте, посмотрела мне в лицо. Взгляд был серьезным:

– Тебе хорошо со мной?

– Очень. Как ты и просила, в любви признаваться не буду, но мне хорошо.

– Я рада. Мне тоже… хорошо. Только не проси, чтобы я сказала, что ты у меня лучший мужчина, договорились?