Чердак на Куин-стрит

Мне не нужно было читать надпись на витрине, чтобы понять: она права. Призрак пожилой женщины в неуклюжем вдовьем трауре, стоящей рядом с нами, был тому подтверждением. Убедившись, что внутри витрины ничего о Вандерхорстах нет, я потащила Нолу к следующей, в которой лежали золотые карманные часы, мужской шелковый жилет с вышивкой и табакерка с гравировкой. Взятый в рамку портрет мужчины средних лет, сидящего на диване и курящего трубку, затерялся среди обломков его жизни. Я прочла надпись на передней части витрины. Генри Пинкни Миддлтон. Увы, у меня не было времени выяснять, связывают ли нас с ним семейные узы. Число мертвых викторианцев, следивших за нашими продвижениями по залу, нарастало с каждой минутой.

Я поспешила к следующей витрине, таща за собой Нолу и довольно громко напевая, чем вынудила пожилую пару выйти из зала. На миг перестав петь, я крикнула им вслед «Извините!», после чего вновь возобновила свой вокал. Нарастающий гул голосов теперь был похож на шум и разговоры театральной публики после того, как опустился занавес.

Я услышала детский плач еще до того, как мы посмотрели сквозь стекло следующей витрины, что заранее подготовило меня к тому, что я увижу. Стоявшая рядом со мной Нола шумно втянула в себя воздух, и я поняла: предупреждать ее уже поздно. За стеклом стояла искусно выполненная серебряная рамка с фотографией в приглушенных красновато-коричневых тонах, на которой была изображена сидящая на диване молодая девушка с маленькой девочкой на коленях. Глаза обеих были неестественно закрыты. По обе стороны от девочек сидели два мальчика помладше, возможно братья, – этакое жутковатое финальное семейное фото. На рамку была накинута амулетная нить, такая же, как и на снимке, где она была обмотана вокруг руки девушки.

Нола наклонилась и прочитала табличку:

– «Энн Фрейзер Хейворд, двенадцать лет девять месяцев, и Элиза Дрейтон Хейворд, два года шесть месяцев. Жертвы вспышки дифтерии». – Не отрывая взгляда от фотографии, она выпрямилась. – Это так печально.

Я кивнула, не в силах говорить. Яркие пуговицы, нанизанные на шнурок с амулетами, мигали в ярком верхнем свете. Я была рада, что у меня не было времени задерживаться и мне некогда размышлять о значении незавершенной цепочки. Я перевела взгляд на переднюю часть витрины, где рядом с золотым кольцом стояла детская серебряная чашечка с монограммой, инкрустированной тонкими светлыми волосиками. Я собралась спросить у Нолы, знает ли она кого-то, кто носил траурные украшения, или это просто памятная вещица, когда меня кто-то легонько похлопал по спине. Я нетерпеливо потащила Нолу за собой к следующей витрине. Шуршание длинных юбок по деревянному полу и тяжелый запах трубочного табака следовали за мной по пятам.

Я держала Нолу за руку, чтобы нам продолжать двигаться, заглядывая в каждую витрину ровно на столько, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь, что связано с семейством Вандерхорстов. Нола дернула меня обратно, к последней витрине у второй стены.

– Смотри… Замороженная Шарлотта!

На миг замедлив шаг, я увидела обнаженную и очень бледную трехдюймовую куклу цвета слоновой кости с накрашенными щеками и светлыми волосами.

– К счастью для нее, она без гробика. – Я взяла Нолу за руку, и мы направились к следующей стене. – Разве Бо не говорил, что его бабушка коллекционирует Замороженных Шарлотт? Ума не приложу, зачем ей это?

Пока мы быстро шли мимо первой витрины, Нола молчала, но как только перешли к следующей, она дернула меня обратно.

– Эванджелина, – сказала она достаточно громко, чтобы я смогла ее расслышать сквозь мое мычание: теперь вместо «Фернандо» я напевала Honey, Honey.

Услышав это имя, я остановилась, вернулась к витрине, мимо которой только что прошла, и заглянула внутрь. За простым плексигласом в задней части витрины было выставлено большое фото без рамки. Сделанный, скорее всего, с высоты одного из многочисленных церковных шпилей города, снимок этот представлял собой картину сгоревших кварталов Чарльстона. Повсюду виднелись обугленные руины – единственное свидетельство некогда стоявших там домов. Белые облачка, словно последние вздохи, зависли над кучами почерневшего щебня. Мои ноздри, не давая мне дышать, заполнил едкий запах гари.

– О господи! – воскликнула Нола, указывая на правый край снимка. – Это ведь задняя часть нашего дома, не так ли? Сада нет, но я узнаю заднюю дверь и окна. – Она наклонилась ближе. – И я почти уверена, что это цистерна, верно? – Она прижала палец к стеклу и провела им вправо. – А значит, это… – она дважды постучала коротким ногтем, – кухня. Или то, что когда-то было кухней.

Она была права. Хотя на фото была видна только часть главного дома, причем сзади, я узнала его. Я была как та мать, которая даже в толпе узнает макушку своего ребенка, и мое сердце подпрыгнуло от радости. Мой взгляд скользнул мимо заднего двора туда, что когда-то было кухней. От нее оставались лишь кирпичные ступени, те же, что и на портрете капитана Джона Вандерхорста с коричневой собакой, сидящей рядом.