Черепаха Тарази

— Сегодня я проспал, хозяин. И не срубил ветки за воротами. А они, поглядите-ка, зверя нашего не выпустили наружу… Хвала тебе, господи…

Часть вторая

I

И вот спустя полгода, через сумрак сомнений, ощупью преодолевая саму толщу застывшего времени, наступило наконец то утро, когда Тарази и Армон, в сопровождении Абитая, подошли к желтой двери, куда они ранее входили свободно, без предупреждения, и постучали.

После долгого молчания послышалась за дверью возня, вздох и скрип, но приглашения не последовало. Тарази, спокойный, ждал, Армон же был бледен и нетерпелив, а Абитай нервно пританцовывал, покручивая ус, Тарази вторично постучал, но уже требовательнее, после чего глухой голос сказал:

— Что ж… входите… пожалуйста.

Тарази толкнул дверь, и она едва не ударила черепаху, которая отбежала и, тяжело дыша, с трудом уселась в кресло. Что-то, однако, задержало Тарази возле порога, он попытался улыбнуться, но вместо этого устало и иронично спросил:

— Как вы себя чувствуете?

Черепаха сползла с кресла, словно упала: отвернулась к стене и замахала руками — мало того, что она предстала перед ними в таком срамном виде, еще пытались заставить ее отвечать на вопросы.

— Хорошо, — недовольным тоном вымолвила черепаха.

Абитай, с изумлением глядевший на нее, вдруг не выдержал и, вскрикнув, побежал по коридору к лестнице. Беднягу не посвящали в опыты по вливанию и кровопусканию, и он, человек суеверный, чуть было не потерял дар речи.

Черепаху смутили крики Абитая, и она невольно коснулась лапой подбородка, ощупывая морду так, как делают это люди, стыдящиеся своего уродства.

Но то, чем она трогала морду, уже нельзя было назвать лапой. Оно походило на руку, хотя и не совсем человеческой формы — пальцы, ладонь и кисть до самого плеча еще покрывала черкая, вся в чешуе кожа, зато панцирь, сам отвалившись, валялся в углу комнаты, обнажив смуглую кожу на спине черепахи.

Если не считать еще и возвращенного человеческого голоса, все в черепахе было как прежде. Хвост мешал ей сидеть, упершись о толстые, слоновые лапы, да и сама морда осталась без изменений.

Но и то, чего добились наши тестудологи, было обнадеживающим — ведь прошли только первые полгода лечения, впереди были вторые — решающие…

Тарази, так долго и упорно разглядывавший черепаху, довольный, потер руки.

Армон же все не приходил в себя — ужас первых минут мешал ему поверить, что опыт удался.

— Как сделать, чтобы вам было удобно сидеть в кресле? — спросил Тарази, подходя к черепахе. Та, из почтения, неуклюже поднялась и стала, сложив руки на животе. — Разрешите, я осмотрю ваш хвост…

Черепаха нехотя наклонилась, и Тарази пощупал ее хвост. Потрогал хвост с опаской и Армон.

— Ну, как? — спросил его Тарази.

— Мышцы хвоста как будто смягчились, — почему-то смутился Армон.

— Мне тоже так показалось… Можно безболезненно привязать хьост к спине.

— Нет, нет, мне он не мешает, — почему-то заупрямилась черепаха — ей было обидно, что не только Тарази, но Армон подергал ее за хвост.

— Прошу делать, как вам велят! — сказал ей властно Тарззи. — Ваше имя, кстати?

— Бессаз, — назвалась черепаха и вся съежилась, будто выдала важную тайну, подумала и хотела прибавить к своему имени уважительный титул «хан», но сдержалась, поняв, насколько сейчас, при теперешнем ее облике, зто прозвучало бы неуместно.

— А, Бессаз, — легко и непринужденно сказал Тарази, как старому знакомому, будто знал заранее, что черепаху именно так зовут, й был доволен, что под обликом этого страшилища с человеческими руками и чуть глуховатым, с хрипотцой голосом скрывается особа мужского пола.

Тарази прошелся по комнате, возбужденно жестикулируя, А ведь как он боялся, что вдруг увидит после опытов особу прекрасного пола, сбросившую панцирь. Капризную, издерганную, неподвластную логике — она будет хитрить, вести по ложному пути — так и не услышишь нужных признаний. Это была чисто психологическая боязнь, ибо Тарази плохо знал женщин.

— Впрочем, — закончил свою мысль вслух Тарази, — мы так и думали, что вы мужчина…

— Да, я слышал, о чем вы спорили, но не мог вмешаться, ибо лишился вместе со всем… имуществом, положением в обществе, своим нормальным обликом, наконец, и дара речи, — ответила черепаха с досадой.

И когда она говорила, Тарази заметил еще одно в ней изменение — форма ее рта, безгубая, с одной лишь кривой полоской, уже чем-то напоминала рот человека, то есть была более подвижной. И если она даже не произносила ни звука, а просто шевелила губами, то по их движению можно было понять, что же она хочет — просит или порицает…

Увлеченный осмотром, Тарази нечаянно задел ногой панцирь, и он, уже засохший и изменивший форму без тепла туловища, отторгнутый от кроветворных сосудов, глухо, как деревянный, ударился об стену.