Черепаха Тарази

— Вынесите свой домик в коридор, — исполненный иронично-озорного настроения, показал он Бессазу на панцирь, желая заодно посмотреть, как он ходит. Видя, что черепаха поднялась с недовольной миной, добавил: — Вам надо больше двигаться. Распрощайтесь теперь со своей азиатской ленью… — И тут же продолжил настойчиво, язвительно прищурившись: — Или вы не азиат? Может, немец? Благородный римлянин? Эфиоп?

Черепаха, ни слова не ответив, нагнулась и подняла без труда панцирь, осматривая его некоторое время с нескрываемой грустью на морде, — ведь что ни говори, он был частью ее самой и надежно защитил от удара лошади, а еще раньше от града камней горожан.

Едва она потопала к выходу, стало видно, что двигаться ей неловко, ибо нижняя часть туловища нашей получерепахи-получеловека была тяжелее верхней, а легкая теперь спина без панциря то и дело гнулась к земле и раскачивалась вместе с маленькой мордой, словно отвешивала поклоны.

Когда она с трудом переступила порог и вынесла панцирь в коридор, к ней бросился неизвестно откуда появившийся Абитай. Видно, он стоял за дверью и все слышал — и теперь, оправившись от страха и изумления, проникся к Бессазу жалостью.

— Я помогу вам, — волнуясь, проговорил Абитай и дрожащими руками взял панцирь за край. Он не спускал глаз с черепахи и, видно, очень хотел услышать что-нибудь от нее в ответ. Он уже даже готов был просить у нее прощения за столь вызывающее поведение — ведь он мучил беднягу, пугал саблей. Но черепаха молча и горделиво сделала еще шаг и так поклонилась, что невольно задела мордой плечо Абитая. — Ничего, ничего, — пробормотал смущенный Абитай, извиняя черепаху за столь неуклюжий выпад, и пошел боком, вдоль стены, помогая ей.

Всю жизнь чувствуя себя ущемленным на господской службе, Абитай вдруг проникся к черепахе — существу столь же несчастному — братским состраданием.

Наши тестудологи наблюдали за всей этой трогательной картиной, понимая, что Абитай, одинокий и чужой в их ученом обществе, наконец нашел себе собеседника и приятеля, несмотря на весь его нелепый вид.

— Отнесите, пожалуйста, в мою комнату, — крикнул им Тарази, но те, кажется, не слышали, ибо Абитай что-то доверительно шептал черепахе, был сама деликатность и очень боялся хоть чем-нибудь обидеть приятеля…

II

— Когда вы впервые заметили в своем теле изменения, Бессаз? — сухо спросил Тарази.

Армон, возбужденный, сидел с ним рядом. Абитая же, проявившего столь неожиданную сентиментальность к говорящей черепахе, тестудологи отправили в город за покупками.

Вопрос этот повторялся уже несколько раз, вчера, сегодня утром, но черепаха упрямилась, не желая рассказывать.

Посаженная в кресло, она бормотала что-то непонятное, говорила, что не помнит, вытирала поминутно пот, выступавший на ее сконфуженной морде, вскакивала с места, ощупывала недовольно хвост, делая вид, что хвост мешает ей сидеть и сосредоточиться.

Спокойный и даже равнодушный Тарази вдруг вышел из себя и, топнув ногой, в сердцах выругался, называя черепаху «колбасой, начиненной винегретом, который не переварит ни один здоровый желудок».

— Черт бы вас побрал! — добавил он к своему красочному сравнению. Все это нам нужно не ради бабского любопытства! Когда мы узнаем, как вы из порядочного человека превратились в столь поганую колбасу, нам будет легче снова сделать из вас прежнего Бессаза… полного сил, любимца женщин, лакомым кусочком жизни… Или вы не хотите… женщин… и думаете навсегда оставаться животным?

Эти доводы, кажется, подействовали на черепаху, и она пробормотала:

— Не знаю… бывают обстоятельства, когда лучше оставаться животным…

— Вот! Вот! И вы, дружок, философ… Так какие же это обстоятельства?!

Но черепаха снова упорно замолчала, будто не желая вообще открывать пасть.

И Тарази решил прибегнуть к крайней мере, которую он долго скрывал, надеясь на миролюбивый исход.

— Будете молчать — выставлю вас за ворота в таком виде, — пригрозил он. — И пусть в городе узнают о говорящей черепахе. Вы понимаете, чем вам это грозит?!

Последний довод, кажется, подействовал на черепаху, и она призадумалась. Затем встала и поправила пояс, которым хвост ее был привязан к спине, чтобы удобно было сидеть.

Тарази добавил для пущей убедительности:

— Поверьте, мы не станем вас наказывать, даже если узнаем, что вы совершили чудовищное преступление… Вы уже наказаны… И еще… если мы не сможем продолжать лечение, вы снова потеряете речь и покроетесь новым панцирем. Мы пропустили через ваши сосуды лишь треть крови из того количества, которое нужно для полного избавления. И чистая кровь будет разбавлена и испорчена той дурной животной кровью, которая течет в ваших жилах…