Я не помнил, как очутился в нем, я не был ранен, не испытывал никакого потрясения. Я беспокоился только о капитане Горсиде, Вииде, Йоале, но все трое стояли рядом со мной такие же изумленные. Я лежал неподвижно и думал о том, что сказал человек: «Вы забыли одну маленькую деталь...» Забыли? Значит, мы ее знали!
Что же это такое? Я все еще раздумывал над этим, когда Йоал сказал:
— Глупо надеяться, что наши бомбы хоть что-нибудь сделают!
Он оказался прав.
Когда звездолет удалился от Земли на сорок световых лет, я был вызван в зал совета. Вместо приветствия Йоал уныло сказал:
— Чудовище на корабле.
Его слова как гром поразили меня, но вместе с их раскатами на меня снизошло внезапное озарение.
— Так вот о чем мы забыли! — удивленно и громко проговорил я наконец.— Мы забыли, что он при желании может передвигаться в космическом пространстве в пределах...— как это он сказал?., в пределах девяноста световых лет.
Я понял. Мы, которым приходилось пользоваться звездолетами, разумеется, не вспомнили о такой возможности. И удивляться тут бы нечему. Он обладал волшебным кристаллом Будды.
Потрясенный, я зашатался, цепляясь за рычащий приемник, и начал выкрикивать в микрофон последнее, что я понял. Ответа не было. Все заглушал рев невероятной, уже неуправляемой энергии. Жар начал размягчать его бронированный панцирь, когда я, запинаясь, попробовал дотащиться до силового регулятора.
Навстречу мне рванулось багровое пламя. Визжа и всхлипывая, я бросился обратно к передатчику.
Несколько минут спустя я все еще что-то пищал в микрофон, когда могучий звездолет нырнул в чудовищное горнило бело-синего солнца.
Запись прервалась.
В магнитофоне раздались какие-то непонятные сигналы, щелчки и тут же заговорил чистый женский голос:
— Сегодня суббота,— сказала женщина.— Я временами сбиваюсь и теряю счет дням, но я добавила на календаре три дня — по-моему, именно столько я забыла отметить — и получается, что сегодня должна быть суббота.
Меня звать Мира, и у меня нет бровей и ресниц, и даже прозрачный пушок на щеках. Когда-то у меня были длинные, черные волосы, но теперь, глядя на свое розовое, голое лицо, я воображаю, что раньше была рыжей. Я расскажу вот что!
Мой муж Бен сидел развалясь у кухонного стола. Как и я, он был совершенно лыс и без волос. Он ждал завтрака. Он носил выцветшие красные шорты и тенниску с большой дырой под правым рукавом. Глаза его глядели пристально, а череп казался более голым, чем у меня, поскольку у него не было ни платка, ни шапки.
— В субботу мы всегда отдыхали,— говорила я.
— Я должен сегодня обкосить лужайку,— отвечал он.— Суббота там или не суббота.
Я продолжала, как бы и не услышав.
— В такие дни мы выезжали к морю, на пляж. Я многое забыла, но это я помню... На этой земле.
— Я на твоем месте не думал бы про все эти вещи,— сказал он и, повернувшись, закричал: — Малыш! — он проглатывал звук «а», так что получалось — М'лыш.— М'лыш. Пора завтракать, парень,— и, тяжело дыша, сказал жене: — Он не придет.
— Но я все же думаю об этом. Я помню булочки с сосисками и пикники на морском берегу, и какие это были прекрасные прохладные дни. Мне кажется, что у меня нет даже купального костюма.
— Это все будет далеко не так, как раньше.
— Но море-то осталось прежним. И уж в этом можно быть уверенным. Интересно — там был дощатый настил для прогулок — сохранился ли он?
— Ха,— сказал Бен,— мне не нужно ехать и смотреть, чтобы ответить тебе, что его давно пустили на дрова. Ведь это было четыре года тому назад.
— Овсянка,— произнесла женщина, вкладывая в одно это слово все, что она чувствовала, вспоминая о пляже и о прошлом...
Магнитофон продолжал работать.
— Не подумай только, что я для тебя не хочу ничего сделать,— сказал Бен.— Я хотел бы. Так же, как я хотел бы, чтобы тогда мне удалось донести до дома эту рубленую солонину. Но пакет был тяжелый, и мне пришлось бежать, и была драка, так что и сахар я тоже потерял. Интересно, какая сволочь сейчас пользуется нашим добром?
— Я знаю, что ты делаешь все возможное, Бен. Я знаю. Просто временами что-то находит на меня, особенно в такие вот субботние дни, как сейчас. Ходить за водой в конец острова; да еще эта овсянка; временами кажется, что мы ничего не едим, кроме нее, но как подумаю, какой опасности ты подвергаешь себя, добывая пищу...
— Ничего. Я могу постоять за себя. Я не самый слабый.
— Боже, я об этом думаю каждый день. Слава богу, говорю я себе — ведь с нами могло быть еще хуже. Голодная смерть, например.
Магнитофон продолжал работать. Женщина говорила:
— Я смотрела, как он, низко склонившись над миской, делает губы трубочкой и дует на кашу. Меня до сих пор поражало, какой у него голый и длинный череп, и как всегда при виде этого голого уродства, я вдруг испытала желание прикрыть его голову ладонями, чтобы хоть как-то скрыть отсутствие волос, но как всегда, я лишь поправила платок, вспоминая о своей собственной лысине.
Магнитофон продолжал работать.