Черепашки-ниндзя и Тайна Древнего Египта

-   Раз вы еще не спите, тогда слушайте. И вдруг в Фиви пришла чума. Чума у древних эллинов считалась карою Аполлона, загадочным действием его незримых стрел.

-   Карой за что? - уточнила Эйприл.

-   Чаще всего за какое-ни6удь религиозное нарушение. А если так, то следовало обратиться к нему же, и он укажет, какими обрядами можно умилостивить божий гнев. Так Эдип поступил и теперь. По его просьбе шурин отправился в Дель­фы. На этот раз бог не обрядов потребовал от него. Приказом было: отомстить за Лаия, карая смертью или изгнанием его убийцу. Но как убийцу найти, если никто не знал его имени. Известно было только одно: Лаий погиб от целой шайки разбой­ников.

-   Кто это сказал? - спросил Донателло.

-   Единственный уцелевший из его свиты.

-   Кажется, я догадался, кто убил Лаия, - кивая головой, прошептал Донателло на ухо Микеланджело.

-   Да, погоди ты, - тот отстранился от Донателло.

-   Уцелевшего хотели допросить... но, нет, шу­рин предлагает средство понадежнее. Жил в Фивах уже пятой жизнью мудрый прорицатель Тиресий. Послали за Тиресием. Но не пришел прорицатель. Послали еще раз. Пришел в гневе, но говорить что-либо отказался, дав понять царю, что он его ща­дит. Гневается Эдип, гневается и Тиресий. И вдруг царя озаряет ослепляющая мысль: кто был прави­телем до него? - Шурин. Кто станет им вновь, если его постигнет несчастье? - Шурин. Кто ездил в Дельфы и привез оттуда дурную весть? - Шурин. Кто советовал обратиться за разъяснениями к Ти­ресию? - Шурин. Эдип понимает, что шурин все подстроил. Шурин не сдается; чувствуя себя неви­новным, он хочет оправдаться перед зятем. Проис­ходит спор; к спорящим выходит Иокаста. Ласко­во, но решительно она требует от мужа, чтобы тот поверил клятве ее брата и отпустил его; затем она спрашивает о причине спора. Причина - предсказания и пророк. Иокаста вспыхивает: «Как, ты еще веришь в предсказания? Послушай, что я тебе рас­скажу». И она рассказала ему про предсказания, данное некогда ее первому мужу, что он будет убит собственным сыном. И что несчастный ребенок по­гиб в ущелье гор, а Лаия много позднее убила шайка разбойников у дельфийского распутья...

-   Эдип, наверное догадался, что это была не шайка, - заметил Микеланджело.

-   Вы правы, Эдип вздрагивает. «Гдe?» - «У дельфийского распутья. Чем же это страш­но?».. Так страшно, что и представить себе нельзя: распутье... оклик возницы... старик в повозке... кровавый исход. Эдип спрашивает про подробнос­ти: Лаия убила шайка разбойников, а он был оди­ноким путником. «Но кто рассказал про эту шайку?» - «Единственный спасшийся». – «Пошли же за ним!» Скажу, что спасшимся был тот пастух, который принес на верхнюю поляну ребенка, а затем отдал его другому пастуху.

-   Он узнал в Эдипе того ребенка?! - удивился Рафаэль.

-   Как можно! - возразил ему Донателло.­ - Скорее всего, он хотел как-то оправдаться, вот и сказал, что напала целая шайка, ведь сам-то он убежал.

-   Если бы он признался, - вмешался Мике­ланджело, - что они впятером не могли защитить царя от одинокого путника, то был бы растерзан народом.

-   Эдип мучился сомнениями. «А что, если Лаия убил он? Лаия, царя, первого мужа своей жены - о прочих ужасах он пока не думает. Любящей душе Иокасты его муки невыносимы, и она выходит по­молиться Аполлону. Молитва как будто услышана: является чужестранец, вестник из Коринфа. Эдип избран царем этого города. «A Полиб?» «Умер». – «Умер? Естественной смертью?» «Да». – «Но ведь его должен был убить его сын, Эдип? Ради него Эдип столько лет чуждался своей родины? Где же вы, вещания богов?» Вестником оказался пастух, который выпросил ребенка для царской четы.

-   Для этого пастуха было выгодно принести Эдипу это известие, ведь царь ему обязан, - сказал Микеланджело.

-   Эдип потрясен, потрясен вдвойне. Ему жаль старого отца, который его так любил; но все же одной обузой стало меньше. Страшное предсказа­ние о матери еще не опровергнуто. Он думает вернуться в Коринф, но нет: при жизни матери он этого не сделает. Пастух озадачен: «Не вернешь­ся? Из-за предсказания? О ком? О Меропе?» - «Ну да, о матери, о Меропе». - «Так знай же: Меропа тебе вовсе не мать». – «Как не мать?» - «И Меропа не мать, и Полиб не отец. Они приняли тебя от меня, а я тебя принял от здешнего пасту­ха». Иокаста все слышит...

-   Какой ужас! - воскликнула Эйприл и закры­ла лицо руками.

-   Иокаста одна понимает все, - продолжил профессор, но вынужден был сделать паузу, так как Микеланджело не терпелось высказаться:

-   Она поняла, что Эдип - и сын Лаия, и его убийца; и сын ее, и муж. Бедная женщина!

-   Иокаста бросается в отчаянии в свой терем к ларцу. Она ищет... чего? «A, вот оно, ожерелье Гар­монии, роковой убор фиванских цариц! Нет, тебя не надо, ты уже сделало свое дело. Нужно дру­гое - вот этот пояс: он и тонок, и крепок...»

-   Неужели она решилась повеситься? - испу­ганно произнесла Эйприл, при этом рукой проведя по шее, и как-то театрально посмотрела вверх, словно представляла себе эту картину.