Через мост и дальше

Вторая книга была про меня, кстати. Ее она начала писать на моем третьем году, когда поняла, что я уже не такой милый маленький человечек, как казался ей поначалу, что я неизбежно и достаточно быстро расту и требую очень много ее внимания. Она слишком долго была вне внимания медиа, ее стали забывать, а семья и непосредственно дом ее почти никогда не интересовали. Папа старался как-то эту ситуацию поправить, но ему не удалось – она была слишком сильной личностью, а он слишком сильно, но совсем непонятно, почему, любил ее, чтобы до конца настаивать на своей правоте. Я полагаю, что ему вполне хватало того, что они живут в одном доме, и он может каждый день ее видеть, большего он, возможно, и хотел, но не умел получить. Поэтому он проводил много времени на работе, а все оставшееся – со мной. И пока я под его присмотром учился кататься на трехколесном велосипеде в соседнем парке, мать сидела за письменным столом и строчила свой второй бестселлер – про отношения матери и ребенка. Посыл был в том, что ребенок высасывает из матери все соки и мешает ей жить. Она снова писала про свою жизнь, только теперь прикрывалась именем главной героини и заменяла слово ‘я’ на слово ‘она’. Откуда она могла знать о трудностях материнства, если перестала считать меня своим сыном, стоило мне научиться ходить на более-менее продолжительные расстояния, я не знал. Книга заканчивалась смертью главной героини в относительно молодом возрасте, а последней, наиболее сильной, как писали критики в бульварных газетах, сценой были ее похороны. На которые ее сын, разумеется, не пришел. Эта книга принесла ей еще большую известность, чем первая – выбранная тема была куда острее, а ее писательский талант за несколько лет хождения по псевдолитературным мероприятиям и еще трем годам вынужденного затворничества, отчего-то окреп. После выхода книги она почти не бывала дома. Поскольку папа продолжал ежедневно работать, я был отдан на попечение различным, постоянно сменявшимся нянькам, ни одна из которых мне не запомнилась. Они готовили мне еду и готовили меня к школе. Я воспринимал это как что-то необходимое.

Так продолжалось до момента, когда она уже не могла скрывать беременность братом. Я до сих пор, кстати, не понимаю, каким образом она вообще забеременела – они с папой спали в разных комнатах, наверное, с того момента, как я родился, но, видимо, все же, не всегда. Беременность ее немного поменяла, она перестала уходить из дома и стала больше интересоваться моими делами. Даже отвела меня в школу на первое сентября – папу тогда отправили в какую-то очень важную командировку, которую он никак не мог отменить. Мне было грустно от того, что его нет, и я не мог понять своих чувств по отношению к тому, что есть она. Скорее всего, мне было непривычно. Потом началась школа, где мне было достаточно непросто найти общий язык с другими детьми, потому что всех их забирали домой их мамы или бабушки, а я ходил домой один. А потом родился брат. И мать как будто расцвела, несмотря на все бесчисленные телеэфиры, где она категорично высказывалась против деторождения. Брат стал для нее той же отдушиной, какой когда-то стал я, возможно, даже большей, потому что она стала старше. Как-то ночью я не мог уснуть и решил пройтись по дому. Меня привлек тихий шепот, доносящийся из комнаты, где стояла кроватка брата и где временно жила мать. Я замер у двери и старался не дышать, в страхе, что она меня заметит и устроит взбучку из-за того, что я не сплю. Она, видимо, стояла над кроваткой, где спал мой крошечный брат, смотрела на него, и шепотом просила его никогда не вырастать и всегда оставаться таким.