Через пропасть в два прыжка

— Иосиф Петрович? — без обиняков спросил он, делая шаг навстречу.

Вашко распахнул дверь, пропустил посетителя вперед.

— Меня прислал Виктор Петрович, — произнес незнакомец и, Вашко сразу же вспомнил холеного «дипломата». — Он сказал, что это может вас заинтересовать.

— Что именно?

— Дело в том, что я разговаривал с Тушковым в последний день. Я работаю в МИДе! Моя фамилия Панчин, — наконец представился он. — Егор Силыч.

— Очень любопытно, — оживился Вашко. — Давно вы с ним знакомы?

— Лет семь, наверно. Может, немного больше. Нет, около семи…

— Достаточно близко?

— Я бы не сказал… Я работаю на скромной должности в другом отделе. Раньше служил в армии, полковник в отставке, но… — он сделал паузу и тяжело вздохнул, — попал под сокращение по состоянию здоровья и пришел на работу в МИД, вот тогда и повстречались. Связывали нас шахматы. Он классно играл — по первому разряду, не меньше. Заскочишь, бывало, к нему в обеденный перерыв или в конце работы — если не торопится и дел нет особых, то партейку-другую сыграть удавалось.

— В пятницу тоже играли?

— Нет, не удалось.

— Почему?

— Какой-то он был озабоченный. Вроде бы торопился.

Вашко подошел к шкафу, достал купленную утром бутылку молока, перочинным ножом открыл пробку, посмотрел на Панчина:

— Хотите? — Тот отказался, боднув головой воздух.

— В чем выражалась озабоченность?

Панчин неопределенно пожал плечами — под грубо вязаным свитером буграми заходили мышцы.

— Грустный он какой-то был… Задумчивый. Словно что-то его тяготило. И еще, — Панчин посмотрел в окно, пышная борода задралась вверх, — может, это не очень интересно, я не знаю, но он куда-то торопился. Человек, который то и дело посматривает на часы, всегда торопится. Я к нему пришел без четверти час — это как раз в конце обеденного перерыва, и времени остается минут двадцать на одну «скороспелку». Шахматы я приношу с собой — у меня доска большая, играть удобно. Он посмотрел на меня и сказал: «Прости, Силыч, сегодня не до них. Давай отложим до понедельника». Но понедельника у нас уже не состоялось.

— Вы говорили о чем-нибудь во время игры?

— Ни о чем особенном… Знаете, как у доминошников — прибаутки, да подковырки: «Дуся, Дуся, я дуплюся!» Так и у нас — «Пешки не орешки!» «Шах вам и мат, товарищ автомат…» Ерундовина всякая в общем.

— Вы говорите, он был озабочен? А в предыдущие дни?

— Пожалуй, это началось у него со вторника… Когда играли, он против обыкновения больше помалкивал. А обычно говорлив был, чего греха таить — сделает неудачный ход, так и матюкнуться может. Не задержится! А тут, словно в воду опустили — редко слово услышишь, только глазами нет-нет да и посмотрит. А в них, я вам скажу, тоска! Большая тоска! — он сделал жест рукой. — Мне это сразу не понравилось.

— Пытались расспрашивать?

— Что вы! Это неудобно. У нас не принято лезть в чужие дела… Вот, если невзначай станешь свидетелем чужой беседы, тогда можно сделать кое-какие заключения. Но и так — все больше догадки… А в четверг мы засиделись до восьми вечера — мне потом дома влепила моя дочка по первое число — мол, долго работаю, про дом запамятовал.

— И к нему в это время кто-то зашел?

— Почему вы так подумали? — собеседник пристально посмотрел на Вашко. — Никто не приходил, был лишь звонок по телефону… Странный, я вам скажу, звонок!

— Чем странный?

— Он снял трубку не сразу, а, наверно, после третьего или четвертого гудка. Сперва смотрел на него подозрительно, на телефон, я хотел сказать… С опаской, что ли.

— Он как-нибудь называл собеседника?

— Нет. Он вообще разговаривал довольно односложно: «Да… Нет…»

— Отчего же разговор показался странным?

— Речь, очевидно, шла о деньгах. Мне показалось, о не малых. Вы знаете, что он продал машину?

— Машину? — переспросил Вашко. — Нет, не знаю… А что за машина?

— У него были «Жигули». Не новые. Я даже не скажу, какой марки — но не самые последние. Синие, с круглыми фарами — такие выпускали с самого начала. Одна из первых моделей. Мне несколько раз приходилось ездить с Тушковым. Когда заигрывались по вечерам, он подбрасывал меня до центра. Не думаю, что он выручил за нее много, но при нынешних ценах… Тысяч восемь, думаю, мог взять… Так вот, в разговоре, мне показалось, с него требовали деньги. Он разволновался и сказал: «Идите вы к черту! Я с огромным удовольствием швырну их в вашу поганую физиономию».

— Так и сказал — поганую? А цифру не называл?

— Нет. Только потом, уже после разговора, записал на календаре — я видел — пятнадцать и три нолика…

— Странно, этого листка в календаре нет… Если предположить, что восемь, как вы сказали, у него выходило за машину, то нужно было собрать еще, как минимум семь. Немалая сумма. У вас не просил?

Панчин замялся, видимо, размышляя над ответом.

— Полторы. Он просил полторы. Может, где еще хотел подзанять?

— Не знаете, у него были заначки?

— Не думаю. Он частенько сетовал на дороговизну, особенно бензина. Говорил, что еле сводит концы с концами.

— А вы не знаете, как он проводил свободное время?